Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 1

Ребята, не задумываясь, выложили Мите по три рубля, которые тот и отнёс на кухню, откуда слышался женский смех и громкий разговор. Ребята разделись и прошли в Митину комнату, и, пока тот отсутствовал, видимо, давая задание на приобретение дополнительной выпивки и еды, и объяснял появление новых гостей, Фёдор, увидев висевшую на стене гитару, взял её и, усевшись на диван, стоявший у стены комнаты, начал с переборами и вариациями разыгрывать одну из любимых своих песен «Ах, Настасья, ты, Настасья, открывай-ка ворота».

Вернувшийся с кухни Митя подсел к Борису и стал его расспрашивать о жизни в Новонежине, о том, как ему понравилась семья Сердеевых, и вообще обо всём.

Борис не умел держать язык за зубами, и скоро Митя уже знал, что Борис — сын Якова Матвеевича, которого, оказывается, Дмитрий знал ещё по партизанской борьбе, ведь Алёшкин был партизанским связным. Борис этому удивился: дома отец никогда не говорил о своей связи с партизанами. Узнав же, что Борис служил в отряде при ГПУ и был ранен в схватке с бандитами, Митя проникся к своему собеседнику некоторым уважением, и их разговор принял ещё более дружеский и даже несколько интимный характер.

Вскоре и Борис уже знал, что Митя в этом году учился в совпартшколе, где познакомился с учительницей из села Угловое Милой Пашкевич. По службе он часто разъезжал по сёлам, конечно, бывал и в Угловом, у него с Милой завязалась дружба и, кажется, как он заявил, даже настоящая любовь.

— Понимаешь, Борис, девчонка запала мне в душу, да уж очень она упёртая! Вот уже почти год с ней встречаюсь, поцеловать ещё иногда позволит, а чтобы что-нибудь большее — ни-ни! Но я, кажется, всё-таки уломаю её. Завтра поеду и скажу, что уезжаю в Совгавань. Если хоть немного любит, пусть выходит за меня замуж и едет со мной. Ну а если откажется, так я её силой увезу!

Услышав такое признание, Борис чуть не проболтался, что и ему запала в душу девушка из той же семьи — следующая сестра, Катя, но вовремя сдержался, ведь это было пока только в его воображении: он с Катей-то и нескольких фраз не успел сказать, а наедине, уж не говоря о поцелуях, на которые он бы наверно и не решился, и вовсе с Катей ни разу не был. Ведь это можно Тину Сачёк поцеловать, Полю Медведь, ещё там кого-нибудь, а Катю — это непросто. Ей стоит только посмотреть на него, где уж тут решиться поцеловать?

Тем временем комната наполнилась народом, появилась хозяйка, для проводов нарядившаяся в какое-то очень старомодное платье, и три молодых девицы. Одна, старшая, очевидно, была довольно близка с Митей, потому что сразу же бесцеремонно села к нему на колени и обняла его шею рукой, другой она поздоровалась с Борисом. Вместе с девушками в комнату вошёл и парень лет 19, он вместе с младшими стал накрывать стол, носить с кухни закуску, водку и всё это расставлять на столе.

Через некоторое время хозяйка пригласила всех садиться, сели и наши ребята. Как мы можем понять, на всякую еду они смотрели чуть ли не с явным отвращением: сан-сусистские пельмени ещё давали себя знать. И хотя угощение состояло из довольно вкусных вещей — и колбасы нескольких сортов, и рыбы солёной и копчёной, и жареной картошки с мясом, с икрой, и ещё множества разной еды, — наших друзей всё это не прельщало. Откровенно говоря, они думали только о том, чтобы как-нибудь поскорее улечься спать. Но тут, видно, этого ждать скоро не приходилось. Кроме закусок, стол был уставлен чуть ли не десятком бутылок водки, наливок и настоек, и Митя сказал, что пока всё это не будет выпито и съедено, из-за стола он никого не выпустит.

Как только все уселись, Дмитрий всем налил по полному, довольно большому (чуть поменьше чайного), стакану водки и предложил выпить за его счастливую дорогу. Напрасно Борис ссылался на свою пионерскую должность, на комсомольский запрет — Митя ничего признавать не хотел. А Фёдор сказал:

— Лучше выпей, Борис, он от тебя всё равно не отстанет, только врагом твоим на всю жизнь сделается.

Борису никак не улыбалось иметь своим врагом будущего родственника Кати Пашкевич, он ни на минуту не усомнился, что этот боевой парень сумеет-таки уломать Милу Пашкевич и увезет её с собой в Советскую Гавань.

Он зажмурился и, чокнувшись с Митей, одним духом выпил водку. Это был первый стакан водки в его жизни. К его удивлению, ничего с ним не случилось, больше того, он даже не опьянел сразу, как он боялся. Очевидно, сказалось то, что его желудок ещё был переполнен пельменями. Но зато после второго стакана, который в них влили чуть ли не силком, оба наши героя осоловели: один пел, другой рассказывал какие-то, очевидно, неприличные анекдоты, словом, гости стали вести себя так, что все, кто мог считаться в этой компании хозяевами, поспешили увести их из-за стола и уложить в постели, принадлежавшие младшим девушкам, прямо в одежде, заставив их только стянуть сапоги.

Митя был немного обижен и разочарован слабостью своего родственника и его друга, но, так как и сам уже находился в солидном подпитии, махнул на них рукой и одобрил их отправку в постель.