Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 1

Фёдору, как и Борису, активному участнику драматического кружка, игравшему в основном роли молодых героев, гримироваться было просто: достаточно было подрумяниться, подкрасить губы и брови, нарисовать над верхней губой какие-нибудь усики — вот и всё. Не так легко приходилось его другу: Борис обычно играл попов, кулаков, белогвардейских генералов и вообще пожилых людей, часто комических, им всем нужны были или усы, или борода, или бакенбарды — их не нарисуешь, а приклеенные из пакли или козьей шерсти выглядели очень неестественно. Обладая теперь настоящими артистическими бородами и усами, Боря надеялся, что его персонажи будут более походить на настоящих людей, которых ему приходилось изображать, и будут сильнее вызывать чувство ненависти или смех у зрителей.

Разумеется, одновременно он купил и клей, которым эти атрибуты старости приклеивались. До сих пор всё это фиксировалось обыкновенным клейстером, который постепенно размокал от пота, и к концу представления бороды, и так-то неестественные, начинали кусками отваливаться, что вызывало смех не только у зрителей, но и у партнёров.

Ну а вместо парика для роли попа Борису пришлось использовать свои собственные волосы: он перестал стричься, и месяца через три у него отросли такие длинные волосы, что при соответствующем расчёсывании ему удавалось вполне сойти за попа.

В заключение оба путешественника, как известные сластёны, зашли в кондитерский магазин, купили по коробке пирожных и по большой пятифунтовой банке монпансье, самого лучшего, ткаченковского.

С тех пор как Борис бросил курить, что, надо честно сказать, далось ему нелегко, он пристрастился к сосанию леденцов, и его карманы были ими постоянно набиты. В Новонежине можно было купить в кооперативе только дешёвые, кустарные китайские, ни в какое сравнение не шедшие с ткаченковскими, вот он ими и запасся, ну а Фёдор, хотя и вообще не курил, присоединился к этой покупке из чувства товарищества.

После всех этих трат у ребят ещё оставалось больше, чем по пять рублей, они считали себя богачами.

Кстати, постоянно посасывая леденцы, Борис, конечно, не мог удержаться оттого, чтобы не угощать ими и своих воспитанников, особенно самых маленьких. Это, между прочим, дало повод одному довольно злобно настроенному против Алёшкина парню, сыну заведующего кооперативной лавкой Мишке Соколову, часто помогавшему отцу в торговле и бывшему свидетелем трат Бориса на леденцы, как-то на собрании заявить:

— Пионеры потому так любят Алёшкина, что он их конфетами прикармливает, вот они к нему и льнут!

Это заявление вызвало возмущение не только самого вожатого, но и всех его друзей, и самих пионеров. Вызвано оно было тем, что Соколову после его вступления в комсомол дали нагрузку быть заместителем Алёшкина в пионеротряде на то время, когда Борис почему-либо не мог сам с ними заняться, а такое бывало, хотя и редко. И ребята, увидев, что вместо Бориса пришёл Мишка, очень часто со сборов уходили. И не потому, что они очень уж любили Бориса или были действительно им прикормлены, а потому, что Мишка получил эту нагрузку не добровольно: ребят он не любил и занимался с ними без всякого желания. Борис же, наоборот, отдавался работе с пионерами со всей страстностью, на которую только был способен. Он на самом деле полюбил всех этих таких разных и таких интересных ребятишек, и они это чувствовали.

Глава четырнадцатая

Поезд, следующий в Кангауз, отправлялся из Владивостока в 6 часов вечера, так что ребята, нагруженные покупками и двумя комсомольскими библиотечками, полученными в укоме для новонежинской и лукьяновской комсомольских ячеек, ещё сумели сходить в кино «Арс» и посмотреть очередные приключения Дугласа Фэрбенкса.

Уже в поезде они решили разделиться: Фёдор должен был ехать прямо до Новонежина, а Борис оставался на ночь в Шкотове, чтобы повидаться со своими, угостить братишек и сестрёнку купленными пирожными и приехать в Новонежино на следующий день к обеду на товарняке.

В Шкотово приехали в начале седьмого, и Борис, кутаясь в раздуваемую ветром шинель, застегнув красноармейский шлем так, что были видны только его глаза, отправился по шпалам к дому. Идти нужно было около километра, а ветер дул в лицо, он подымал тучки колючей снежной пыли и приходилось часто отворачиваться, а главное, почти совсем не поднимать головы и смотреть только под ноги.

Между прочим, остановка в Шкотове Борису понадобилась не только для свидания с родными, но и, пожалуй, главным образом, для того, чтобы как-нибудь суметь увидеться с Катей Пашкевич, очень ему хотелось с ней встретиться и поговорить. И вот, когда он пробивался сквозь метель, вдруг услышал впереди себя весёлый голос:

— Смотри-ка, Кать, а ведь это кажется Борька Алёшкин идёт, откуда он тут взялся?

Борис поднял голову и увидел на расстоянии всего одного-двух шагов закутанные в тёплые платки, обутые в валенки и затянутые в довольно тонкие пальтишки две девичьи фигурки, запорошенные снегом и, несмотря на это, весело шагавшие. Они шли спиной к ветру и поэтому увидели Бориса раньше, чем он их.