Мила с большим увлечением рассказывала про свой пионерский отряд, про замечательных её пионеров, приглашала Алёшкина приехать к ней в Угловку, посмотреть на отряд, на то, как они работают, учатся и проводят сборы.
Она сказала также, что по тому, как Борис вёл себя сегодня на сборе, она определила, что из него может получиться очень хороший вожатый и что она так об этом в укоме и доложит. Она советовала ему, не раздумывая, взять эту комсомольскую нагрузку.
Затем Мила внезапно переменила разговор:
— Да, а как тебе понравилась наша Катя? Верно ведь, хорошая девушка? Нужно её обязательно в комсомол втянуть, хотя это будет и непросто, родители будут сопротивляться. Мне, хоть я уже вполне самостоятельный человек, и то комсомолом без конца глаза колют, а ей ещё труднее будет, ведь она целиком зависит от семьи. Нюся пообещала мне помочь в этом деле и на родителей повлиять, помоги и ты!
При первом вопросе Борис покраснел так, что, если бы не плохое освещение перрона, то ответа на него Миле бы не потребовалось. Про себя он всё-таки успел подумать: «Нравится — это не то слово!!! Мне многие нравились и нравятся, ты и сама мне нравишься, а Катя — это совсем не то, совсем-совсем другое! Я даже и сам не пойму, что это. Но определить это одним словом «нравится» нельзя».
Конечно, Миле он ничего не сказал, разве она поймёт? Да и вообще, разве может кто-нибудь это понять? Он ответил только на второй вопрос.
— По-моему, Кате помогать нечего, она и сама всё хорошо видит, а уж дома-то она без нашей помощи, наверно, лучше справится. Да и не знаю я никого из ваших.
Мила вскочила в вагон подошедшего поезда, а Борис, всё ещё поглощённый своими мыслями о возникшем у него непонятном чувстве, которое он пока не решался назвать любовью, медленно побрёл по шпалам, возвращаясь к дому.
Дня три он не заходил в контору Дальлеса, ожидая решения своей служебной карьеры, а вечерами часто бродил около дома Пашкевичей, надеясь встретить Катю. В клубе в эти дни ничего не было, и туда ходить было бесполезно.
Собственно, видел Борис Катю ежедневно. Дело в том, что организованная в гарнизоне школа ещё не была полностью подготовлена к приёму учеников. И так же, как два начальных класса продолжали заниматься в старой школе, в которой происходил сбор, так и Катин седьмой класс, как самый малочисленный, пока продолжал находиться на старом месте, то есть в одной из комнат того самого дома, где была квартира Алёшкиных.
Когда ученики выбегали на перемену, Борис всегда тоже оказывался на улице и хоть издали, но видел Катю. Подойти к ней он не решался. Если её подруги, такие как Нюська Цион, Таня Неунылова, Галя Хлуднева — все уже комсомолки, при его появлении всегда подходили к нему и вели с ним, как со взрослым самостоятельным человеком, «старым» комсомольцем, какие-нибудь разговоры о разных комсомольских и школьных делах, то та, ради которой он, собственно, и выходил на двор, удостоив его чуть заметным кивком головы, старалась к нему не подходить и даже как бы умышленно не встречаться с ним. На уговоры Нюси пойти поговорить с Борькой Алёшкиным всегда отвечала отказом, чаще всего ссылаясь на то, что она не комсомолка, и потому ему будет скучно с ней разговаривать.
Он, в свою очередь, разговора о ней с её подругами не затевал, хотя в душе страдал от такого, как ему казалось, безразличия со стороны этой удивительной девушки.
Наконец, Алёшкин всё-таки решил пойти в контору Дальлеса и выяснить, что же там решили. Откровенно говоря, он очень боялся, что его не примут на работу и ему придётся уезжать из Шкотова. Теперь, когда Борис встретился с Катей, ему этого очень бы не хотелось.
Когда он зашёл в комнату, Ковальский встретил его как старого знакомого, встал из-за своего заваленного бумагами стола и, пожав ему руку, сказал:
— А, товарищ Алёшкин! Что же вы так долго не заходили? Мы уж вас разыскивать собирались. Вас назначили младшим десятником в село Новонежино. Сейчас я вам выдам предписание, а вы пока пройдите к Борису Владимировичу Озьмидову, заместителю Семёна Ивановича, он вас проинструктирует, ведь выезжать к месту работы вам необходимо как можно скорее.
Борис прошёл через комнату и остановился у стола Озьмидова, тот вежливо подал ему руку и, указав на стул, стоявший около стола, предложил ему сесть.