Необыкновенные приключения Карика и Вали

— Едят и саранчу, — кивнул профессор. — Она собирается в самые крупные стаи. Более десяти миллиардов этих насекомых опускаются на поля, сады и плантации, и когда они поднимаются вверх — земля и деревья становятся оголенными. Все колосья, листья, плоды саранча пожирает полностью. Весит такая стая тридцать — сорок миллионов тонн. Разоренные крестьяне говорят: “Ты, саранча, съела все, что я посадил и посеял. И мне не остается ничего другого, как съесть тебя!” И они сушат, коптят саранчу, солят, чтобы не умереть от голода… Насекомых не только едят. Южноамериканские индейцы лечат раны муравьем эцитоном. Некоторые племена пустыни Калахари извлекают из жука диамфидия яд для стрел. Многие насекомые помогли инженерам открыть секреты воздухоплавания. Я говорю только о тех насекомых, которых знает наука. А знают ученые, как я уже говорил, меньше четвертой части огромной рати насекомых. В этом мире так много еще не открытого, что любой энтомолог может быть Колумбом-первооткрывателем и может принести людям огромную пользу. Вот вам один только пример. Двести лет назад один мексиканец переехал в Австралию и обзавелся небольшим участком земли, где стал разводить овец. На память о своей родине переселенец прихватил с собою мексиканский кактус опунцию. И что же? Уже в конце прошлого века этот кактус так разросся, что вытеснил все растения на площади в двадцать миллионов гектаров. Там, где когда-то росла пшеница, торчали только безобразные мясистые колючки. Пробовали от него избавиться всеми способами, но безуспешно. И только в тысяча девятьсот двадцать пятом году ученый-энтомолог вернул крестьянам поля и пастбища, освободив их от кактуса. И знаете как? С помощью бабочки огневки. Гусеницы этой бабочки полностью уничтожили кактус, а закончив свою полезную работу, все погибли сами.

— Они могли питаться только кактусом?

— Вот именно! Кактусы были съедены, есть было больше нечего, и они умерли от голода. Но добрая память о них осталась в Австралии. За свою работу гусенице огневке благодарные австралийцы воздвигли памятник. И это пока единственный в мире памятник полезному насекомому.

— А я бы поставил памятник человеку, а не гусенице! — сказал Карик. — Все-таки гусеница ничего не открыла. Это же ее открыли.

Профессор улыбнулся:

— Что ж, ты прав, конечно. Гусеницу, как ты говоришь, действительно открыли ученые, но ведь трудилась-то она. Стало быть, и гусеница заслужила благодарность.

— Давайте увеличиваться! — закричала Валя.

— И в самом деле, — спохватился Иван Гермогенович. — Не будем терять напрасно времени.

Он подошел к фанерному ящику, заглянул в круглое окошечко, вырезанное в боковой стенке, и расправил бороду руками.

— Итак, друзья мои, наше удивительное путешествие закончено. Но оно было удивительным не потому, что нам пришлось прожить долго в непривычном для нас малом мире, а потому, что мы мужественно шагали через все препятствия, не падали духом, не хныкали, а боролись и потому победили. Я надеюсь, вы поняли теперь, какой величайшей силой человека являются его знания и почему люди земли стали хозяевами нашей планеты. Но пора уже и увеличиваться!

— Ой, а вдруг кто-нибудь взял и унес увеличительный порошок?

— Кто же мог взять? Зачем? Не говори глупости!

Иван Гермогенович снова заглянул в круглое окошко ящика.

— Все в порядке! — сказал он, потирая возбужденно руки. — Коробка с увеличительным порошком стоит на месте, и мы можем увеличиваться! Залезайте в ящик!

Карик, а за ним и Валя бросились к ящику.

Иван Гермогенович подсадил сначала Валю, потом Карика и уже полез было за ними сам, как вдруг на стенку ящика села бабочка с блестящими крылышками, словно отлитыми из металла.

Это была очень крошечная бабочка, всего в несколько раз больше профессора.

Взглянув на нее, Иван Гермогенович опустил руки и, задыхаясь от волнения, прошептал восторженно:

— Боже мой, да это же оливковая экофора!

Затаив дыхание, он приближался к фанерной стенке, не спуская с бабочки взгляда охотника, который увидел редкостного зверя.

А экофора, не обращая внимания на такую мелочь, как профессор, сложила крылышки и не спеша стала подниматься по стене вверх.

Сердце Ивана Гермогеновича на мгновение остановилось, затем так забилось, так застучало, словно хотело выскочить вон.

— Стой! — закричал профессор. Высоко подпрыгнув, он вцепился в бабочку.

Бабочка рванулась, стараясь освободиться от объятий профессора, но он крепко держал ее. После минутной борьбы они оба рухнули на землю.

Упираясь ногами в грудь профессора, экофора билась под ним, стараясь освободиться, но Иван Гермогенович, подмяв экофору под себя, не выпускал ее, хотя это было делом не легким. Бабочка взмахнула крыльями, приподняв профессора в воздух, но он ударил ее по голове, и она снова оказалась под ним.

— Ну нет уж, нет, — бормотал профессор, напрягая все силы, — не отпущу я тебя. Ни за что не отпущу! Умру, но не выпущу из рук!