В эту минуту он позабыл обо всем на свете. И немудрено. В руках его билась оливковая экофора — редкая в наших краях, удивительная бабочка-моль, самый крошечный представитель семейства чешуекрылых.
Как появилась на стене фанерного ящика эта бабочка — жительница теплых стран, об этом профессор сейчас не думал. В его богатой коллекции отряд бабочек семейства молей представляли застывшие навечно на булавках под стеклом ковровая моль, меховая моль, волосяная, зерновая, вишневая, боярышниковая, лопушниковая и полевая моль, но в этой коллекции не было оливковой моли — экофоры. И теперь она будет! Только бы не упустить ее, и тогда коллекция молей у профессора будет полной.
— Да погоди же ты, — уговаривал Иван Гермогенович экофору, которая таскала его по земле, била крылышками, брыкала ногами, всячески пытаясь освободиться. — Ай какая ты! Да перестань же, перестань! Как не стыдно брыкаться. Все равно же я тебя не выпущу!
Пока Иван Гермогенович боролся с оливковой экофорой, Карик и Валя пробрались в правый угол ящика, где стояла коробочка с увеличительным порошком.
Постепенно глаза их привыкли к полумраку. Они разглядели пустую комнату с голыми стенами. Сквозь круглое окошко падал на пол косой солнечный луч. Золотая пыль кружилась в солнечном свете, и луч казался живой дорогой.
— А здесь очень весело. Правда, Карик? — сказала Валя, оглядываясь.
Карик, не отвечая, шагнул в угол, где стояла огромная, как сундук, белая коробка, накрытая толстым листом пергамента.
— Вот она! — сказал Карик.
Он взобрался на край коробки, побарабанил босыми пятками по стенкам и протянул Вале руку.
— Лезь сюда! Давай!
Валя вскарабкалась наверх и села рядом с Кариком.
Карик поднатужился и сдвинул с коробки пергаментную крышку.
— Ешь! Увеличивайся! — сказал он, склоняясь над коробкой.
— А разве мы не будем ждать Ивана Гермогеновича?
— Нет… И знаешь что? Давай увеличимся раньше его. Подумай, как это будет интересно. Мы уже большие, а он еще маленький.
— Ладно! Согласна! — сказала Валя.
Проворно сунув руку под пергамент, она достала полную пригоршню блестящего, как бертолетовая соль, порошка.
Она поднесла ладонь ко рту, открыла рот и вдруг, опустив руки, повернулась к Карику:
— А сколько его надо съесть, чтобы увеличиться?
— Ешь больше!
— Ну, а если мы вырастем очень большие… Не очень-то ведь приятно быть девочкой с каланчу ростом.
— Ничего, ешь! — спокойно ответил Карик. — Если перерастешь лишнее, — уменьшительной жидкости выпьешь и подравняешься. Вот и все. Смотри, как я ем. Вот так.
И Карик высыпал в рот целую пригоршню порошка:
— Готово!
Валя проглотила порошок и сказала, морщась:
— Уменьшительная жидкость вкуснее…
— Нет, и порошок тоже ничего… Кисленький.
Карик спрыгнул на пол и дернул Валю за ногу:
— Теперь бежим скорей отсюда.
— Почему? — спросила Валя.
— Да потому, что сейчас нам тесно здесь станет.
— Почему тесно?
— Почему, почему? — рассердился Карик. — Да потому, что мы будем превращаться в больших людей… Пон… Ой! — вскрикнул Карик, прикусив язык.
Голова его стукнулась о потолок. Раздался громкий треск, ящик развалился. Яркий дневной свет ослепил Карика. Он зажмурился, протер глаза и снова открыл их. Перед ним стояла Валя…
Она ничуть не изменилась. Зато все вокруг стало совсем другим: зеленые джунгли превратились в самую обыкновенную траву. На траве лежал тонкий шест с красной, выцветшей на солнце тряпкой; комары опять стали комарами.
— Как хорошо! — сказала Валя. — Подумай только, уж теперь-то комара не надо бояться… Вот хлопну ладонью — его и нет.
— Погоди, — перебил ее Карик озабоченно, — а где же коробка с порошком?
Они посмотрели под ноги.
На траве валялись обломки фанерного ящика. Среди этих обломков лежала перевернутая коробочка, а рядом с ней — крошечный пергаментный листик. Ветер разносил по траве легкую белую пыль.
— Это же увеличительный порошок! — испуганно закричал Карик, бросаясь ловить пыль.
Но было поздно.
— Что же теперь будет? — с тревогою спросила Валя. — Значит, Иван Гермогенович останется теперь навсегда маленьким? А может быть, мы его уже раздавили?
— А ты не суетись! — прикрикнул на нее Карик. — Чего доброго, ты и в самом деле раздавишь.
Валя застыла на месте, а Карик, присев на корточки, принялся прочесывать растопыренными пальцами, точно гребнями, прохладную траву. Но все было напрасно.
— Карик, — сказала Валя, — он же здесь где-то, и, наверное, слышит нас. Пусть он сам выходит.
— Да, да, — согласился Карик.
Он нашел среди обломков ящика маленькую, гладкую дощечку, смахнул с нее соринки и, положив на ровное место, сказал негромко, но внятно:
— Иван Гермогенович. Вы слышите нас? Выходите на эту площадку. Вот на эту, — постучал Карик пальцем по дощечке. — Не бойтесь. Мы не пошевельнемся.
Прошло несколько минут. Ребята сидели неподвижно на корточках и, склонив головы, смотрели на дощечку.
И вдруг на желтой фанере появилась какая-то мошка.
— Он! — задышала Валя.
— Постой, — прошептал Карик. — Не сопи, как паровоз. Ты же сдунешь его с дощечки.
Сдерживая дыхание, Карик еще ниже наклонился над дощечкой.