Необыкновенные собеседники

В дружеских шутках Михаил Кольцов иногда упрекал его в педантичности. Уже первое выступление Додонова Вадима на страницах «Экрана» познакомило нас с умным и симпатичным придирой. Рецензия называлась «Два слова по поводу «Потопа». Речь шла о старом спектакле «Потоп» в 1-й студии Художественного театра. Действие пьесы Бергера происходит в Америке. Додонов, отлично знавший Америку, нашел в реалистической постановке студии МХАТа ряд недопустимых, по ого мнению, упущений. Во-первых, «веселенький, легкомысленный бар — не Америка, а Франция. Бар должен быть темный, дубовый или красного дерева, солидный». И потом —-слишком чисто для американского бара. Во-вторых, действие происходит на Западе в страшную жару, а актеры одеты по-зимнему. В-третьих, актеры ходят в жилетках, но американцы не носят жилеток! И еще одно: в баре висит реклама «tobaco». Это ошибка: в слове «tobacco» надо писать два «с».

Но в рецензии было нечто более ценное, чем эти придирки: воспоминание о том, как два года назад Додонов смотрел этот спектакль вместе со своим другом Джоном Ридом. Друзей поразило, что прекрасная пьеса об Америке совершенно неизвестна в Америке. Там ее никогда не ставили. Джон Рид, посмотрев ее представление в 1-й студии МХАТа, сказал:

— Прекрасная пьеса... Слишком хороша для Америки.

Меньшой стал выступать в печати все чаще и уже не только с рецензиями, но и с большими блестяще написанными фельетонами. Он первый рассказал русским читателям о некоем американском киноактере Чарли Чаплине, о его небывалом успехе в Америке и в Европе. До этого мы не слыхали о Чаплине. До фельетона Меньшого мы не слыхали и о Мэри Пикфорд, тогдашней кинозвезде обоих полушарий. И никто лучше Меньшого не живописал русскую эмиграцию за границей. Его небольшая книга-памфлет о «России № 2», посвященный быту и деятельности русских эмигрантов на Западе, сразу поставил автора в первый ряд лучших памфлетистов двадцатых годов.

Дарственная надпись на другой его книжке: «Моему санкт-петербургскому соседу Эмилию Миндлину» — напоминает мне о задуманной нами книге в форме переписки друзей. Одно время мы оба жили в Петрограде — Ленинграде, почти ежедневно встречались и гуляли по Невскому, о многом беседуя и часто споря. Вот тогда-то и родилась у нас идея запечатлеть наши беседы в виде переписки друзей. Я должен был писать ему санкт-петербургские письма, а он отвечать мне письмами ленинградскими. Книга, однако, не написалась. Все, что осталось в напоминание о неосуществленном замысле,— это авторская надпись на его книге.

О нем несправедливо скоро забыли. А ведь при его жизни спорили: у кого больше шансов на трон «короля русского фельетона» — Меньшого, Зорича или Кольцова? Пока жил Влас Дорошевич, признанный до революции «король фельетона», трон этот по-прежнему считался занятым, хотя всем было известно, что Влас Дорошевич уже безнадежно болен.

Петроградские литераторы часто приезжали в Москву и, разумеется, посещали роскошное помещение бывшего бара в доме Нирензее в Большом Гнездниковском переулке. Ведь в этом баре одновременно помещались две редакции — московского отделения берлинской «сменовеховской» газеты «Накануне» и журнала «Экран». Петроградцев расспрашивали о Дорошевиче: что он? Бывают ли просветы у тяжело больного Власа Михайловича? Пишет ли он? Все знали, что еще летом 1921 года Влас Дорошевич в поезде главнокомандующего морскими силами РСФСР из освобожденного Крыма приехал в Петроград, сначала был помещен в Доме литераторов, потом в доме отдыха на Елагином острове. Петроградцы рассказывали, что на Елагином Влас Михайлович понемногу приходит в себя, гуляет в лесу, даже посещает спектакли Летнего театра в «Вилла-Родэ», подолгу беседует с рабочими, своими соседями по дому отдыха, и внимательно читает не только советские, но и многие иностранные газеты, поступавшие тогда в дом отдыха на Елагином острове. Наконец петроградский театральный критик Э. Старк привез приятную весть: Дорошевич вновь начинает писать! Написал фельетон «Красные и белые» — о гражданской войне, написал фельетон о голоде.

Стал навещать Дорошевича и Михаил Кольцов, в то время часто бывавший в Петрограде. Кольцов превратился у нас в постоянного докладчика о состоянии здоровья и работы Власа Дорошевича. Надо ли еще объяснять, что не только «старики», лично знавшие Дорошевича, но и мы, молодые, для которых имя Власа Дорошевича еще во дни наших школьных лет было окружено ореолом, живо интересовались его судьбой. Стоило Кольцову вернуться из Петрограда, как мы тотчас встречали его: «Были у Дорошевича? Что ои? Как? Рассказывайте скорей!»

Однажды Кольцов привез приятную новость: Дорошевич собирается написать текст большой лекции о Николае II и выступить с этой лекцией в Доме литераторов. Все ждали, что еще недолго, и в советской печати начнут более или менее регулярно появляться фельетоны Власа Михайловича Дорошевича. Редактор журнала «Россия», часто заходивший к нам в Большой Гнездниковский, И. Г. Лежнев, вернулся как-то из Петрогпада после посещения Дорошевича.