Необыкновенные собеседники

В. В. Вересаева, монография об Остроумовой-Лебедевой, «Искусство книги» проф. А. А. Сидорова и другие.

Издательство, сумевшее выпустить десяток книг, считалось уже жизнеспособным, деятельным, преуспевающим. Появилось несколько частных издательств. Одно из них — издательство Френкеля — издавало даже учебники. Но помимо учебников Френкель выпустил большое количество книг современных русских и европейских писателей, модных философских трудов и среди них — гремевшее по всему миру сочинение Освальда Шпенглера «Закат Европы».

Лев Романович Варшавский, искусствовед, написавший книгу о современных графиках, познакомил меня с издателем Петром Даниловичем Ярославцевым. Когда-то до революции

этот Ярославцев выступал в цирке во французской борьбе, но вскоре вышел из строя и написал роман, разоблачавший цирковую борьбу, как бесчестный сговор борцов. Позднее он стал представителем в Берлине и Париже русской фирмы, торгующей черной икрой. В советские годы нэпа открыл на имя жены, грубой и невежественной женщины, мясную лавку иа одном из московских базаров и гастрономический магазин на Тверской близ Белорусского вокзала. Вместе с тем продолжал писать романы и в 1922 году затеял издательство «Время». Издавал он все — начиная с брошюр о кролиководстве и тоненьких книжек известного петербургского режиссера Николая Евреинова об искусстве театра до поэм Василия Каменского и романов Джека Лондона.

П. Д. Ярославцев был статен, плотен, круглолиц, румян и очень улыбчив.

Жил он на Долгоруковской (ныне Каляевской) улице, и его столовая с всегда накрытым и уставленным яствами столом для нас, молодых, да и не только для молодых литераторов была заманчиво притягательна. Он был очень гостеприимен, очень любил общество литераторов и всячески подчеркивал свою принадлежность к «интеллигенции». Помню, несколько раз он поднимался ко мне на 8-й этаж (лифт, разумеется, не работал) дома на Садовой-Самотечной улице, чтоб пригласить меня с женой к себе «вкусно покушать». Так он обходил одного за другим знакомых литераторов, собирая у себя общество к крайнему неудовольствию Дуни — своей супруги. По праздничным дням (на рождество, пасху) он принимал нас необыкновенно шикарным — в визитке, с жилеткой кофейного цвета, в крахмальном высоком воротничке и лаковых ботинках с серыми гетрами. Он ослеплял нас, щеголявших в заплатанных полосатых брюках и серых толстовках.

Как-то он задумал издавать альманах «Возрождение». И вот Лев Варшавский и я, сопровождая Ярославцева, отправились с ним на Якиманку к известному графику Фалилееву. Два номера толстого альманаха вышли один за другим в художественном оформлении и с маркой издательства работы Фа-лилеева. Кстати, именно у Фалилеевых мы впервые услышали имя молодого Леонида Леонова. Фалилеев особенно рекомендовал его Ярославцеву как многообещающего прозаика. Рассказ Леонова «Конец мелкого человека» и был напечатан во втором альманахе «Возрождение», богатейте украшенном работами лучших графиков той поры. В альманахе помимо Леонова были напечатаны Борис Пильняк, Михаил Козырев,

Ефим Зозуля, Михаил Булгаков («Записки на манжетах»), Василий Каменский, Юрий Слезкин, Осип Мандельштам — обычные гости Ярославцева... Напечатался в его альманахе и я...

Не знаю, как Ярославцев расплатился с Леоновым и Пильняком. Но с большинством авторов он расплачивался натурой — взамен гонорара писал записку к жене в гастрономический магазин: «Дуня, выдай господину такому-то (каждого из нас он называл «господином») за его литературный рассказ три фунта масла». Дуня всегда спрашивала, сколько в рассказе листов, причем листом называла страничку рукописи, иногда требовала принести ей рукопись, измеряла ее достоинство на вес и каждый раз находила, что для трех фунтов масла в рукописи слишком мало «листов».

После небольшого торга и неизбежной капитуляции автора она, ворча, отвешивала ему полтора или в лучшем случае два фунта масла вместо обещанных издателем трех.

Прозаиков Дуня, стиснув зубы, еще терпела — как-никак в самом малом рассказе было по нескольку страничек. Но поэты казались ей сущими жуликами. Особенно не выносила она одного старой петербургской школы поэта, томившегося в Мо* скве. Платить маслом или колбасой за стихи, которые целиком умещались на одной страничке, иногда даже не полной, представлялось ей разорительным сумасшествием. С поэтом-петер-буржцем, приходившим к ней в магазин с записочками ее мужа-издателя, торговалась она неистово из-за каждого лишнего кусочка колбасы. Кажется, к одному Михаилу Булгакову почему-то благоволила и за его прозу отпускала ему колбасу «без торга». Но вот однажды произошло и поныне необъяснимое чудо. Поэт-петербуржец пришел в Дунин гастрономический магазин с записочкой от Петра Даниловича — чеком, выданным издателем за стихи. Что там произошло, в гастрономическом магазине у Дуни, не ведомо никому. Но поэт вышел оттуда великим победителем: он вынес из магазина большую рыбину — лакомую, целехонькую и дорогую!