Необыкновенный консилиум

«Тс-с! Я поведал тебе великий секрет».

Да, но не тот, подумал ученик. Он ждал, что ему объяснят, в чём суть ныне предстоящего лечения. Каково это тайное снадобье, которым учитель собирается спасти герцога Франконского? Спасти… легко сказать!

Учитель сказал:

«Подбрось-ка ещё дров… Ты хочешь возразить? Смелее, schiess los, выкладывай».

«Майстер, они убьют вас, если…»

«Если что?» – ледяным тоном спросил Парацельс.

«Откажитесь от лечения», – плача, сказал ученик.

«Подлец! – загремел доктор. – Предатель! Не сметь так говорить в моём присутствии!»

Он заметался по комнате.

«Врач не имеет права отступать, – прошипел он, остановившись. – Заруби это себе на носу. Прочь с глаз моих!» – и замахнулся на ученика.

Вот тебе и урок, думал с горечью Амербах, твердит о любви, а сам… Брань и побои – вот что он называет отеческой любовью.

Он укрылся в соседней комнате, а доктор принялся изучать гороскоп. Аспект планет внушал серьёзные опасения. Марс в восьмом доме был повреждён близостью Сатурна. Благодатный Юпитер, хоть и перемещался в желательном направлении, но всё ещё странствовал далеко. Утро решит исход. Ученик спал, накрывшись с головой. Смахнув бумаги, Парацельс поставил на стол перегонный аппарат, приступил к изготовлению эликсира, затем принялся выпаривать драгоценную жидкость.

3. Кризис

Эта история не могла не закончиться торжеством искусства, иначе мы не узнали бы о ней.

Однако следует помнить, что победа искусства не всегда равнозначна победе над смертью.

Искусство, как и смерть, идёт своим путём.

В пятом часу утра полёт окольцованной планеты достиг асцендента. Теофраст Гогенгейм, в иссиня-чёрной, цвета ночного неба, мантии с вышитыми серебром еврейскими буквами и знаками блуждающих звёзд, вступил в опочивальню больного, который провёл трудную ночь. Только что было совершено причащение и соборование.

Парацельс нёс фиал, накрытый салфеткой. Тотчас, едва только удалились духовные лица, некто выступил из мрака и встал по другую сторону герцогского ложа.

По знаку доктора к изголовью был придвинут украшенный резьбой столик.

«Вина», – приказал чудотворец, поставил стеклянный сосуд на стол и снял салфетку. Сосуд был пуст. Послышалось бульканье, слуга наполнил чашу светлым вином.

Мраморная рука больного покоилась в ладони врача. Парацельс щупал пульс.

Рука упала на постель. Он произнёс:

«Во имя единосущной Троицы, аминь. Мы приготовим для вас напиток, коему имя – панацея жизни…»

И все увидели, как, раздвинув полы мантии, Парацельс вытянул меч из ножен, отвинтил рукоятку; все следили за тем, как он осторожно постукивал по набалдашнику, как тонкой струйкой из отверстия рукоятки посыпался и расплылся в бокале красновато-коричневый порошок.

Парацельс сложил руки на груди. Молча, движением бровей сделал знак слугам, больного подхватили под мышки. Доктор держал чашу. Вино медленно закипало. Вспыхнул оранжевый свет. С каждой минутой напиток в стекле разгорался всё ярче, из жёлтого он стал алым, и вот, наконец, на глазах у зрителей чаша в руках у доктора расцвела невиданным блеском червонного золота. Из своего угла, невидимый для всех, кроме кудесника, князь тьмы взирал на этот фокус с кривой сардонической усмешкой.

Парацельс вознёс чашу. Прочистил горло.

«Вот Красный Лев, светоч алхимии. Лев да исцелит льва!» И протянул чашу умирающему.

Больной с ужасом смотрел на него.

«Пейте, государь», – тихо сказал доктор.

Герцог не шевелился.

«Сейчас, – еле слышным голосом произнёс Парацельс, – или вы умрёте. Пей!» – крикнул он.

Больной вздрогнул, поспешно принял фиал из рук врача и выпил до дна. Стакан упал на одеяло и соскользнул на пол. Все кинулись к постели. Герцог лежал, открыв рот, раскинув руки, без чувств.

Закрыв лицо руками, Гогенгейм бросился из спальни.

4. Ещё одно свидание

По тому, что нам известно о запредельном мире, можно заключить, что там уже ликовали, готовясь встретить душу, изъязвлённую пороком. Между тем намокший, тяжело трепыхавшийся под ветром флаг с косматым львом и франконскими зубцами всё ещё не был приспущен над замком, это значило, что жизнь ещё теплится в измученном теле больного.

Парацельс вошёл к себе и тотчас почувствовал присутствие посторонних. Однако есть основания полагать, что этот визит не был неожиданностью для доктора двух медицин, алхимика и чародея. Визитёр сидел под капюшоном, положив ногу на ногу, запахнувшись в плащ, конец его шпаги торчал из-под полы.

«Будет лучше, – проговорил он после некоторого молчания, – если ты отошлёшь своего фамулюса».

Доктор взглянул на ученика, и ни о чём не подозревавший, никого не заметивший Амербах вышел из комнаты.

Голос из-под капюшона сказал:

«Боюсь, что тебя ждёт расправа».

Парацельс пожал плечами.

«Парадокс в том, что в любом случае ты будешь объявлен… – и, выпростав руку из-под плаща, гость указал пальцем себе на грудь, – моим вассалом! Если высочество поправится, значит, победило твоё искусство, к которому, как известно, я имею некоторое отношение. Если нет, что ж. Тем легче будет обвинить тебя в сношениях с диаволом».