Необжитые пространства. Том 1. Проселки

Перевелись в России чудаки,
А с ними шутки добрые, улыбки.
Слоняются угрюмые хмыри
И ломятся назойливо в калитки.
И беззащитных грабят стариков,
Нет денег – все иконы посрывают,
А на прощанье сунут «петухов»:
Чтоб не было улик, огонь «спасает».
На эту сволочь жалко тратить строк,
На них не обратил бы я вниманье,
Но вот убит позавчера пророк
Во храме в час святого отпеванья.
Преступник ухмыльнулся: «Пошутил!»
И суд «смягчился» —
                            признан фактор важный,
Последний «по заслугам получил»,
Как не за столь значительную кражу.
На смену простодушью, озорству,
Веселой искрометности, задору
Пришло, испортив жизни красоту,
Глухое сатанинское отродье.
И белый свет померк. И наяву
На ладан дышат русские деревни.
 А я в отчаянье кричу, зову…
 Холмов священных неподвижны гребни,
 Как обелисков горестных чреда
 И невозвратность благостного чуда.
 Емеля не поедет по дрова
 В лес на печи порошею… Покуда
 Куражится и злобствует иуда!

«Живущие на мусорке коты…»

Живущие на мусорке коты,
Меня считая равным по судьбине,
Подходят, благодушны и просты,
И я стою у них посередине.
Они не лезут с ласкою к ногам
И не являют чувства униженья,
По их глазам угадываю сам
Их горькое святое откровенье.
Они котов домашних мне родней,
Понятные, как ветер и туманы,
Как позднее дыхание полей
В осаде взбунтовавшихся бурьянов.
И все они извечно без имен:
Им имена без надобности всякой
На воле вольной.
                      Ухнет если гром,
Подвал есть с сокровенною клоакой.
Захлюстанная баба из ведра
Плеснет помоями на них угрюмо,
Они забьются в уголке двора
И, лапкой умываясь, рады утру.
И я живу под прессингом тычков,
Недобрых взглядов хамов и пустышек
Без имени и прочих орденов
В своей судьбою нареченной нише.
И я бегу от грома под сирень,
Руками закрываюсь от помоев.
И следует за мной живая тень
Светлейшего на свете домового.

Лиходеи