Необжитые пространства. Том 2. Позаранник

He принимаю я душою город,
Недужное обличие в дыму,
Вконец же поутратив свою гордость,
Я умирать притопаю к нему.
Не оттого, что будет там могила
Наряднее, в ряду крутых персон.
Я живописные утрачу силы,
Возобладает медленный уклон
Невольный – больше сельщине не нужен
Творец куплетов складных! «Не маячь,
Как вяз сухой, уйди с дороги, друже,
Уж так и быть, дадим тебе калач
Из новой ржи, фуражку нахлобучим
На голый череп, подтолкнем – прощай!
Нам самогонку пить гораздо лучше,
Чем лепестковый безобидный чай!»
Мне прочитают проповедь сурово,
Без скидок – ибо сам я коренной —
Те люди, кто не видели корову,
Не просыпались с раннею зарей.
Приспособленцы – таково их имя,
Сброд всякий из неведомых краев,
Губители земли и речек синих
И алчные грабители даров
Донскoй природы. Ратовать? Бороться?
Вовек поэт не отступал. И страх
Ему неведом. Но в стране поется,
Звучит иная песня на устах.
Она о чем? Она – рычанье, стоны
И вопли замогильные! Ей-ей!
И вот уже я в город мчусь в вагоне
Средь опустевших, брошенных полей,
На встречу не надеясь с малой родиной.
Да и она не думает о том.
А были, были мы когда-то гордые
И дорожили хлебом и стихом.

Колеса, будто кости перемалывают,

И кажется, расколется окно,
И родина, та кровная, та малая,
Влетит, чтоб быть со мною заодно.

«Уж лишний раз из стен не вылезаю…»

Уж лишний раз из стен не вылезаю,
В окошко выгляну – и тем доволен я.
Пишу стихи, скульптуры вырезаю.
Кота поглажу. Пушкина читаю.
Жене скажу притворно: «Болен я».
Тем самым ей я нанесу обиду.
«Ну ладно…» – соглашаюсь.
                                         И в рассеянности
Напяливаю треух и зимнее пальто.
И выхожу.
         А с неба летний дождик сеет,
Земля парит, духмяное тепло
Струится ощутимо и блаженно.
Из-под стрехи выглядывает воробей,
Во взоре глаз – смородинки две нежные —
Мне пожеланье, чтоб я был храбрей.
Чтоб в темь не забивался, не смущался
Своей нескладности и бледности лица.
Чтоб с одиночеством больным расстался
И в духоте жилья не ожидал конца.
Философ-воробей, собрат потешный, равный,
И я ведь, как и он, непризнанный певец
И колгочусь впотьмах неведомом бесславье,
Для тонуса заваривая в чугунке чабрец.
Конечно, я треух, пальто в чулане сброшу,
А валенки швырну под самый потолок —
Пусть срок свой знают, ждут свою порошу.
Затем с крыльца подростком в лужу – скок.
Я с этих самых пор не стану жить укромно,
На пару с воробьем перепоем синиц!

«Над своими стихами я плачу…»