Неонигилизм

Анархист не хочет быть ни владыкой, ни рабом, ни господином, ни подчиненным, он стоит вне государственных интересов.

Как только капиталист поймет всю мерзость своего владычества, перестанет быть им и перейдет в лагерь анархистов, он теряет свои прежние черты, специфические особенности и становится нашим другом.

Рабочий, как только поймет, что он есть раб и своим трудом поддерживает нынешнее общество, которое является в одно и то же время его врагом и его дитятей, он прекратит откармливать змею, пригретую им на своей груди, он прекратит производство, и этим становится в ряды разрушителей и, расширяя эту деятельность на все порабощающие человека институты, делается неумолимым врагом общества и только его гибель может прекратить такую смертельную борьбу.

То течение в анархизме, которое именуется неонигилизмом имеет главную особенность от других направлений, ту, что он выдвигает в первую голову, ставит непременным условней для каждого анархиста, отказ от труда на капиталистов, теперь, же сию минуту.

Чистое, неонигилистическое мировоззрение требует быть анархистом. Не строительство жизни, не творчество на буржуазию, а разрушение, сокрушение, общества, убийство буржуазного строя, а не откармливание его! Смертельную борьбу объявляет неонигилизм всему общепринятому т. к. оно лживо, всему стремящемуся к владычеству, ибо нагло.

Неонигилизм — это железо и свинец в грудь и мозг современного мира, мира рабов и владык.

III.

Признав положение, что труд на капиталиста, есть с точки зрения революционного анархизма, недопустимое явление, мы тем самым утверждали, что и продажа труда вообще какого-бы то ни было, как например, в раньше названных случаях, — труд чиновника, юриста, проститутки и рабочего, не может быть облагораживаема и признаваема среди анархистов, но она лишь терпима без критики.

Много раз и навсегда выяснено, что анархизм не допускает программы минимум или, другими словами, он отрицает переходные ступени к достижению максимума — анархической коммуны. А отсюда неизбежно вытекают два положения: первое — максимум должен быть взят осуществлен немедля, и второе — максимум достижим только в будущем.

Разберем прежде всего второе положение.

Если идеал анархо-коммуниста может быть создан лишь в будущем, то этим самым он утверждает:

а) он признает общее благо, т. к. стремится к счастью не для себя, а для других, которых он совершенно не знает, а от сюда вытекает необходимость признания нравственности или этики.

б) что он властолюбец вопреки своему безначалию: если мы возмущаемся вмешательством в нашу жизнь других, то чем может быть оправдываемо посягательство на идеалы общества после нас и куда же улетучился принцип свободного соглашения?

в) Стремление к общему благу для будущих людей есть ни к чему, не обязывающее, бессознательное желание, боязнь невозможности осуществить максимум теперь же, а отсюда следует, что,

г) „общее благо“, всеобщее счастье, потому только и изобретено, чтобы отвлечь людей и человека от счастья в настоящем, от личного блага.

Я не буду дальше входить в критику с технико-практической стороны будущей идеальной, совершенной коммуны, потому что меня мало интересует вопрос о будущей жизни на земле, так же мало, как и вопрос о загробной жизни.

Пусть этими потусторонними (трансцендентальным) вопросами интересуются попы и мы понимаем почему они это делают, социалисты, и те кто достиг максимума человеческого счастья, а мне некогда и невыгодно терять зря время...

Анархия.

Анархия есть счастливое завоевание человеческой мысли; но несмотря на то, что еще Прудон... один из отцов анархизма, указывал, что она есть „величайший порядок“, находятся хулители от революции, которые стоя, на страже „свобод“ занимаются анархоедством.......

Люди маломыслящие, не привыкшие шевелить собственными мозгами, видящие радость в подчинении кому-бы то ни было, — созданы не для анархии. Боящиеся преступить общепринятое, нарушить мораль большинства, стереть „законы“, — обыватели; и они то — римляне, наслаждавшиеся казнями первых христиан, парижане — аплодировавшие палачу, гильотинировавшему анархистов; это — старухи, подбрасывающие щепки в костер инквизиторов и беззубыми деснами, грызшие пророков до смерти.

Когда французский народ, в свою великую революцию сметал и рушил феодальный „порядок“ — это была анархия; когда в памятные нам дни, февральские дни, русский рабочий согнул хребет царизму, а солдат придавил его штыком, — мы видели анархию. Читая о захвате рабочими в Рязани цементного завода, в Петрограде — дома Дурново, в Николаеве и Харькове — по постановлению советов рабочих депутатов—типографии, — мы слышим истинный голос анархии. Рабочий, переходя на житье из подвалов в построенные им самим дворцы богачей — делает анархию и буржуа возмущаются таким беспорядком.