Начав с самих себя изучать эту великую науку — мы познаем себя; взяв серьезные книги по хиромантии, руки живых и мертвых людей, мы поймем их „я“ и, свое собственное.
Заканчивая свою работу я не могу не остановиться еще на одной отрасли знания, которую выдвинуло последнее время, я говорю о проблеме „психотехники“.
Здесь, где казалось бы нет места хиропедагогике, ученые выставляют задачи, решение которых без хирофилософии не разрешимо. Появившиеся „Институты Труда“ и труды их в этой области утверждают17
: „Несмотря на все препятствия распознавание способностей людей и правильное распределение людей по профессиям является настолько жгучим вопросом для немецкого народа, что разработка его не терпит отлагательств, несмотря на возможность ошибок и заблуждений все же необходимо попытаться проникнуть в этуВ Германии уже начались эксперименты „характеристик профессий“. Но думается, что этот „научный“ путь экспериментов, — окружный путь, а не прямой.
Если область психотехники — определение призвания то тут хирофилософию не обойдешь, и, если проф. Челпанов в своем докладе 19, XII 1920 г. по „психологии труда“ говорил, что: „Мы уже достигли того, что можем указать способы измерения индивидуальных особенностей“, и... „проблема эта может быть разрешена только при помощи психологии“, то ведь это еще не решение вопроса, так как указать и найти „особенности“ легче, чем определить способности индивида.
Психофизиология труда, как проблема—выдвинута Институтом Труда и многими другими — это знамение времени: человек не машина; вот почти аксиома, а если это так, то Вундтовская экспериментальная психология, или подобная, не дадут нам желанного решения и ответа.
На сцену неизбежно грядет хиропедагогика и вопреки всему и всем, она завоюет свое место и скажет свое веское слово, — она пробьет толщу предрассудков и избавит людей от фабрикации дефективных.
Утопия в красном доме.
Написано в каторжной тюрьме во время режима которым назывался „прижимом“ и указывает, как далеко можно уйти от действительности и забыть окружающее.
Это было недавно. Мы повстречались в „одиночке“, куда нас случайно посадили вместе; и следствием нашей беседы и жизни была эта фантазия. Выть может „утопии“ излишни в наш прозаический век, но я думаю иначе: когда темной ночью мы глядим в глубину неба и нам сверкают оттуда тысячи звезд — это заставляет невольно думать и размышлять; но и сама природа — картина доставляет великую радость и если бы у человечества отнять ее, жизнь потеряла бы наполовину свою ценность. Глядеть же в будущее человеческой жизни—в своего рода небо, где каждый человек является звездой, большей или меньшей величины, удаленной от нас на большое расстояние, или находящейся возле; где также есть свой млечный путь, в котором человека уже нельзя и нет возможности рассмотреть в отдельности, на это не хватит одной человеческой жизни, — и, между прочим, также доставляет радость, скрашивает жизнь и жалок тот, кто не желает смотреть „выше“.
Но — „все-таки движется“!. Пусть мертвые глубже проникают в землю,, а живые все выше и выше будут подниматься.... к солнцу — в этом великий закон жизни „естественный и механический“ подбор. Будущее в руках тех, кто рожден соколом, а не ужом, не тех, кто ни горяч, ни холоден... Если мы не знаем еще законов, управляющих людьми, то мы знаем, видим и слышим, что человечество ищет новых путей; оно думает, волнуется, мыслит и эту мыслительную способность передает по наследству, в виде большого числа мозговых извилин. Как скрипка, на которой играют, становится ценнее, так и мозг человека от времени, начиная с Адама, через обработку его мыслями, идеями делается драгоценнее, благороднее.