Неонигилизм

Детерминист в прошедшем и индетерминист в последующем, плюс мое самосознание, „я“, нашедшее себя и самоопределяющееся, есть сущность свободы находящейся внутри меня и помнящая: где ты — после всех усилий — ничего не можешь сделать, там ты ничего и не должен хотеть. Еще одно возражение против социалистов и коммунистов надо доставить, служащее также характеристикой и дополнением к „верую“ неонигилиста, на основе индивидуалистического анархизма: идеалы их возможны не сейчас, а после, не сегодня, а завтра, а что же делать мне нынче, тем более что „завтра“ растягивается на столетие,  — жить же как все — невозможно, а до осуществления их идеалов еще далече?....

Это ахиллесова пята всех, у кого „земля обетованная“ по ту сторону их жизни, но не для неонигилизма — что уже достаточно выяснено. Перехожу к последнему положению, на которые многие и многие, из „левых“, станут кивать головами и указывать пальцами, — но оно чаще встречается между его противниками, чем они сами думают, — я хочу сказать о принципе пробабилизма — так прославленном иезуитами и разменянном ими на мелкую монету фальшивого чекана: цель оправдывает средства. Необходимость в нем вызывается из тактических соображений: „орать“ с голыми руками на медведя, оказывать свою смелость или рыцарство, бросаясь очертя голову на лес штыков, — безумие! Хотя „безумству храбрых“ и поют песни, но к нему надо добавить „мудрость змия“ и „простоту голубя“, — если они таковы как предполагают.

Я родился чтобы видеть мир. Я живу, чтобы быть собой.

Анархисты ли анархисты?

В современном омуте государственности, в том жутком кошмаре, который навис над душой человека, в беспросветной тьме обыденщины, в дни горя и страданий, — идеал анархиста, как светоносная заря улыбается уставшему человечеству, как яркое солнце измученному долгой тюрьмой узнику, — он манит и тянет, и больная душа изнывает и тоскует по новой жизни. Убийства, грабежи, насилия, газовые атаки, бомбометы, сифилис, беженцы, хвосты у пекарен.... завтра призыв в армию.... сегодня полуголодное существование.... итак без конца.... без просвета....

Если люди перестают подчиняться начальству, то власти желудка не подчиниться нельзя, или почти немыслимо — за исключением обновляющих голодовку в тюрьме.

Человечество побывало у всех знахарей и хиромантов, объездило весь мир за радикальной панацеей от всех бед обрушивающихся на него, но бедным Макаром перестать быть не может: все несчастья валятся на него беспощадно. Человек оглядывается кругом себя, озирается, мечется из угла в угол, идет на поклон ко всем великим мира сего, а счастья все нет и нет, а горя хоть отбавляй. И почти всегда на искание лучшей жизни, непосредственной жизни, наталкивал голод, или опасность остаться без хлеба и только потом являлся запрос на так называемые высшие идеалы.

Но бывают моменты, когда хотения — „хлеба“, и хотения духа — совпадают, — это редкое явление в истории, но мне кажется, что мы живем в такое время. Все бурлит — пусть стонет — но живет не обычной жизнью обывателя, не пресмыкающего только, а и летающего, бегущего и падающего, но не сказочным сиднем-сидящего Ильи Муромца, а хотящего и дерзающего.

Чего... мира или войны, успокоения или бури, хлеба или бисквитов? — Не важно. Ищут. — в этом пробуждение спящего, светлое утро после черной осенней ночи.

Привет живому человеку!

Привет громам в руках человека! Он будит, — как трубный звук Архангела — живое кладбище мещан, людей не нужных и в чехле. Горит человек.

Война, как доменная печь — встряхнула, всколыхнула застоявшийся мир и в этом ее заслуга. Что значат миллионы убитых и раненых? — Ведь эта картина массовых убийств и смертей происходила ежедневно и называлась мудрыми социальной войной. Но не всякий мог рассмотреть окружающее и почувствовать ужас, а немногие лишь, их называли беспокойными людьми, бунтарями, нигилистами и др. подозрительными кличками; но теперь, когда картина, видимая их маленькими глазками и умишками приблизилась к ним, оголилась от маленьких, засасывающих обывательских радостей, они оторопели; и после долгого очумения, зашумели, зарычали, и после долгого шараханья и от испуга и от отыскивания „спасителей“ пришли к тем кого вчера громили — стали поклоняться убитым богам. От социалистов микроскопистов ринулись к социалистам телескопистам. Большевизм в моде и от него ждут чуда и спасения. Разочарование не замедлит прийти и оно уже сзади крадется обезьяньими шагами и сердце их сжимается тревогой за жизнь, за день и ночь без тревог.....