Неотправленное письмо

А Соня молча провожала уходящий в степь трактор. И еще резче, чем всегда, выступала на ее лице почти неженская значительность, еще сильнее враждовала в ее раскосых глазах нежность и дикость.

Непонятное творилось на душе у Сони Журавлевой — ох, непонятное!..

Степь, степь…

Была ночью степь черней черного, была ночью степь мертвей мертвого.

Была ночью степь девушкой-недотрогой.

Пришло утро — нежный серый рассвет родился за краем земли.

Проснулся ветер — побежал по степи, понес необычную весть. Заплескались по степи серебристые ковыли, зашушукались, зашептались, передавая друг другу новость.

Что это за новость?

Перестала степь быть недотрогой, уже не одинока она, уже пришло ее время любить! Прямой и ровный, как стрела, лег по степи влажный, темно-бархатный след первой борозды. И перестала целина быть целиной, тронул ее поверхность беспощадный железный плуг.

А одинокая женская фигура на фоне светлеющей линии горизонта? Кто она? Куда и зачем держит путь?

Медленно шла Соня вдоль первой борозды, не сворачивая, не делая ни шагу в сторону, шла, словно привязанная невидимой нитью к оставленному железным плугом следу. Завороженно смотрела Соня на побежденную в неравном бою целину, на вспоротую железом, развороченную землю.

И как зияющая свежая рана, дымилась легкой испариной первая борозда — влажная, темно-бархатная, нежная. И только развороченная земля была перед глазами медленно идущей вдоль первой борозды Сони.

Только она.

Она одна.

Остановилась вдруг Соня. Потухли глаза на ее лице. И стало похоже оно на застывшую маску, на древний языческий медальон, найденный в безымянном степном половецком кургане.

Подняла Соня из борозды свежий ком земли, подержала его на ладони, медленно закрыла пальцами.

И даже от этого легкого прикосновения разрушился комок в Сониной руке.

Наклонила Соня ладонь. Покорно осыпалась земля вниз.

Полз трактор по рассветной степи, волоча за собой плуг с лемехом, и там, где проползал он, оставался глубокий и рваный темно-бархатный след.

В кабине машины, сбив кепку на затылок, сидел счастливый Колька Чугунков. То резко, то плавно двигал он рычагами, прижимал ногой педали, отпускал их.

Вспарывал стальной лемех заневестившуюся целину, переворачивал на сторону дымящийся пласт земли. Тянулась за трактором первая борозда.

И все светлее и светлее делалось в степи, все определеннее становилась линия горизонта.

В кабине трактора, откинувшись на спинку сиденья, пел Колька Чугунков, широко раскрывая рот, покачивая в такт песни головой. Пел Колька, но только не слышал никто его счастливой песни — даже сам себя не слышал он из-за шума мотора, из-за лязганья гусениц.

Неожиданно встал трактор.

Работает двигатель, вздрагивает мотор, а машина стоит.

Дернул Колька за один рычаг, за второй — стоит трактор.

Высунулся Колька из кабинки, оглянулся и…

И увидел Колька Чугунков посреди степи Соню Журавлеву.

Стояла она около первой его борозды, около свежей раны степи, стояла и смотрела Кольке прямо в душу.

— Соня, — тихо сказал Колька и провел рукой по глазам.

— Соня, — повторил он и, спрыгнув на землю, пошел к ней медленно, спотыкаясь на неверных, ставших вдруг ватными ногах.

Он подошел к ней, а она стояла, опустив голову вниз, не поднимая глаз.

— Соня, — в третий раз испуганно сказал Колька, словно не верил в то, что это была Соня, что она действительно стояла в ту минуту перед ним.

Она вскинула голову и ударила его распахнутой настежь глубиной своих раскосых, своих наполненных слезами, своих нежных и диких глаз.

Он попятился от нее.

А она, уронив вниз ресницы, шагнула к нему, шагнула слепо, невидяще, как на плаху, будто полетела в пропасть — безудержно, неотвратимо.

Он стоял, напружинившись всем телом, всей душой, боясь шелохнуться, боясь спугнуть неосторожным движением эту драгоценную секунду. И только губы его бессвязно шептали одно и то же слово:

— Соня, Соня…

Она подняла к нему свое лицо. Глаза ее были закрыты. Из-под ресниц текли слезы. Она потянулась к нему.

Он прижался лицом к ее лицу. Она положила руки ему на плечи. Он наклонился к ней.

Белый Сонин платок упал на свежую пахоту борозды.

Белый, как флаг парламентера.

Вздрагивая радиатором, напряженно и нетерпеливо работал, стоя на месте, незаглушенный трактор.

Встав на колени на самом краю борозды, держал Колька Чугунков Соню на руках и целовал, целовал, целовал ее лицо, ее мокрые от слез глаза, ее волосы.

А Соня, уронив руки, бессильно притягивала его тяжестью своего тела вниз, к земле, к нежному, темно-бархатному следу первой борозды.

Все ниже и ниже к вспаханной целине притягивала Кольку Соня.

Вздрагивая радиатором, напряженно, нетерпеливо, исступленно работал, стоя на месте, незаглушенный трактор.

И вдруг, содрогнувшись особенно сильно, заглох мотор, затих трактор.

И упала на степь тишина.

Оглушительная тишина повисла над степью.

Над раскинувшейся по обе стороны от первой борозды степью.

Над степью, рассеченной первой бороздой до самого горизонта.

4

Степь, степь…