Неотправленное письмо

Постучав носком сапога по задним баллонам, Колька подошел к передку, поднял капот и начал проверять свечи, питание, масло, бензопровод, охлаждение и, только излазив всю головку блока цилиндров и все окружающее ее хитросплетение проводов, шлангов и патрубков, понял, что, торопясь к утру в район, он «перекормил» несортовым бензином карбюратор, который всегда барахлил у него на этом размытом дождями и разбитом гусеницами тракторов проселке, и что теперь надо лезть под машину и откручивать плоскогубцами (ключа на двадцать два у Кольки давно не было, украл кто-то) тугую, заржавевшую пробку картера и ждать, пока набежавший в картер из карбюратора несгоревший бензин капля за каплей вытечет на землю.

Колька осторожно вытащил из-под рваного сиденья обернутые изоляционной лентой плоскогубцы (Соня сидела в кабинке все в том же положении, привалившись головой в белом платочке к боковому стеклу), снял телогрейку, бросил ее на землю под машину и полез к забарахлившему картеру.

Пробка картера находилась в таком неудобном месте, что и просто рукой добраться до нее было нелегко, не говоря уже о плоскогубцах, и Колька, посылая на головы конструкторов машины все приходившие в ту минуту к нему на язык проклятия, извивался как уж, подбираясь к проклятой пробке.

Он все-таки нащупал ее и, придавив сбоку плоскогубцами, стал раскачивать из стороны в сторону, потому что густая степная грязь, налипшая на картер и давно уже похоронившая под собой все его детали, закаменела до такой степени, что могла совершенно свободно соперничать даже с цементом.

Колька давил пальцами на плоскогубцы, рвал резьбу, пыхтел, сопел, ругался, и в конце концов ему все-таки удалось стронуть проклятую пробку с места и даже провернуть ее на полоборота; и, подставив под желоб ладонь, он почувствовал, как на руку ему пролились первые капли горячего бензина и масла.

Постучав плоскогубцами по кожуху картера и определив на слух, что стекать картер будет минут десять, не меньше, Колька, пятясь, выполз из-под машины и, встав на колени, начал вытирать измазанные мазутом и маслом руки о редкую придорожную траву.

Случайно подняв голову, он увидел над темной линией степного горизонта узкую и почти неприметную полоску зари, и в то же мгновенье где-то далеко в степи испуганно и одиноко вскрикнула ночная птица, и слабое эхо, растерянно метнувшись по земле, полетело вверх, в предрассветное небо, к переливчато мерцающим звездам.

Привстав от неожиданности на одну ногу и невольно вслушиваясь в это далекое, гаснущее между небом и землей эхо, Чугунков вдруг с тревожным удивлением почувствовал, как что-то незримо и бестелесно изменилось в степи. Ему показалось, что белая полоска зари над горизонтом дрогнула, расширилась и затрепетала, что где-то за краем рождается какой-то новый, незнакомый и непонятный еще свет, и что он, этот далекий свет, каждую секунду может хлынуть сюда, за горизонт, и все изменить здесь и переделать — заполнить, залить, затопить лучами, красками, цветами, радугой и еще каким-то другим, нездешним, но прекрасным и сказочным сиянием.

Чугунков поднялся с земли, выпрямился, раскинул в стороны руки, потянулся и рассмеялся.

Почти с физической ясностью ощутил он, как схлынула вниз, к ногам усталая тяжесть, накопившаяся в плечах и руках, пока, согнувшись в три погибели, раскупоривал он плоскогубцами треклятый поддон картера. С радостью и легким чувством, понятным только долго работавшему в неудобном положении человеку, откровенно наслаждался Колька освобождением от вязкой скованности мускулов, уже в который раз за свою короткую шоферскую жизнь убеждаясь в необъяснимой и, может быть, даже естественной мудрости мотора и вообще машины, дающей своей остановкой, своим нежеланием двигаться дальше, возможность отдохнуть и человеку, который почти всегда предъявляет к машине требования, превышающие ее возможности, ее техническое естество, не говоря уже о самом себе.

И еще понял Чугунков, что робкое движение света над горизонтом, которое удалось увидеть ему не глазами и вообще не зрением, а чем-то совсем другим, чем-то обостренно внутренним, почти подсознательным, — что все это было не что иное, как перелом ушедшего дня на день будущий, перелом ночи на утро, — то редкое явление природы, которое случается только при абсолютной ясности и чистоте неба, когда нет в нем ни туч, ни облаков, ни дождевых ветров, а есть только потухающие глаза вчерашних звезд — холодное мерцание времени, навсегда уходящего в прошлое, в небытие.

Летом в степи перед рассветом бывают иногда такие мгновенья, когда вдруг вспыхивает на горизонте последний, неизвестно как сохранившийся сполох давно уже отгоревшего вчерашнего заката.

И как бы в ответ ему в ту же самую секунду займется над противоположной кромкой горизонта слабым светом первая предутренняя зарница.

И быстро пробежав по небу от звезды к звезде навстречу друг другу, они соединяются над случайным путником, образуя своим соединением над его головой высокий и светлый купол, мерцание которого длится, может быть, всего лишь одну тысячную долю секунды.