Неотправленное письмо

В тесной конторке за двумя поставленными друг на друга ящиками сидел невыспавшийся человек в накинутой на плечи черной железнодорожной шинели, со скучным и усталым, несмотря на раннее утро, лицом. Нехотя подняв голову, он посмотрел на Кольку без всякого интереса, зевнул и снова зашелестел лежавшими перед ним на ящиках лиловыми бумагами.

Колька достал из нагрудного кармана гимнастерки накладные, тщательно разгладил их и попросил негостеприимного хозяина конторки внимательно прочитать его документы и немедленно дать распоряжение об отгрузке деталей сборного дома.

Кладовщик, не меняя положения головы, скосился на Колькины накладные, быстро пробежал глазами верхнюю бумагу и сказал, что по распоряжению райснаба ни одной выдачи жилого оборудования в ближайшие дни производиться не будет.

— Почему? — нахмурился Колька.

— Не знаю, — нехотя буркнул кладовщик.

— А кто знает? — спросил Колька, чувствуя, как где-то внутри у него начинает рождаться глухое и не ясное пока еще раздражение к этому, очевидно, безразличному ко всему на свете человеку.

— Кто знает, тот не скажет, — усмехнулся кладовщик.

— Кому надо позвонить в райснаб, чтобы дали разрешение получить дом? — четко выговаривая каждое слово, спросил Колька, стараясь поймать взглядом узкие прорези глаз на пухлом небритом лице.

— Никому не надо позвонить…

Кладовщик поправил сползшую с плеча шинель.

— У меня распоряжение есть, пока райсовет генеральный план застройки не утвердит, ни одного дома со склада не отпускать.

Колька оглянулся, пододвинул ногой под себя пустую бочку, сел рядом.

— Слушай, друг, — шепотом заговорил Колька, стараясь придать своему голосу как можно более убедительное выражение, — я из Луневского совхоза. У нас, понимаешь, ни одного грамма в этом году на поставки не собрали, из списков по сдаче хлеба даже выкинули…

— Что ж так-то? — поинтересовался кладовщик.

— Народ пестрый собрался, да и сушь прижала…

— Сушь, она у всех была.

— Одним словом, не собрали… Ну и разбегается народ под эту музыку, понимаешь?

— Понимаю, чего ж тут не понять, — улыбался кладовщик.

— А совхоз сохранить надо! — закричал Колька и стукнул кулаком по лиловым бумагам на верхнем ящике. — Обязательно сохранить!

— Тише ты, чего орешь? — испуганно оглянулся кладовщик, придерживая рукой бумаги.

— Потому что техники понагнали за милую душу! — продолжал кричать Колька. — Потому что денег не жалеют! А разъедутся люди — куда это все подевается? Собаке под хвост, да? Пока новых наберем, пока пообвыкнутся — то да се… А нужно старый контингент сохранить, которые в этом году приехали! Они уже в степи пообтерлись! Им на следующий год заново привыкать не нужно будет!

— Слышь, парень, — встал из-за ящиков хозяин склада, — зря ты здесь в полное горло наяриваешь.

Он поежился, потом быстрым движением плеч сбросил назад, шинель, зевнул и, проведя по лицу рукой, весь как-то подтянулся и преобразился, словно умылся холодной, водой.

— Во многих совхозах такое положение, не у вас одних… Поэтому и решил райсовет задержать пока застройку.

— Да почему же, почему! — не выдержав, снова закричал Колька.

— А потому, что еще надо посмотреть, кого застраивать, а кого повременить! Кто работал, кто старался — тому в первую очередь. А кто пьянствовал или, скажем, ворон в небе считал — отойди в сторону!

— А про ссуды ты забыл? Забыл, что Советская власть ссуды семенами и жилым фондом новоселам предоставляет?

— Ну, ты мне про Советскую власть не рассказывай! — со злостью посмотрел на Чугункова кладовщик. — Я про нее побольше твоего знаю.

Он, кажется, проснулся теперь уже окончательно и совсем не выглядел таким вялым и безразличным, как вначале.

— Много вас тут захребетников понаехало, — говорил кладовщик, буравя Кольку маленькими колючими глазами. — Все вам подай, все выложи. Работать-то вас не видно, а как получать — шире себя рот разеваете.

В его словах, помимо раздраженности человека, у которого ни свет ни заря пытаются вырвать из души что-то незаконное, чувствовалось еще и почти профессиональная неприязнь лица официального, призванного стоять на страже материальных государственных ценностей, к просителю — личности, в глазах всех кладовщиков на свете, безусловно, имеющей на первом плане интересы частные, собственнические и шкурные. И поэтому просителю лучше всего было ничего не давать, если даже давать было можно, а уж когда в подтверждение этого «не давать» имелось какое-нибудь распоряжение сверху, — не только гнать ненавистного просителя и вымогателя в три шеи со всеми его бумагами и накладными, но и, так сказать, «идейно» уничтожить его, навсегда заказывая дорогу к складам и базам и всем прочим хранилищам материальных ценностей — надежному оплоту государственного могущества, которое, удавалось сохранить, по мнению кладовщиков, только благодаря их твердой вере в первую заповедь своей нелегкой профессии — «не выдавать».

— Ты понимаешь, что людей на новом месте можно только жильем удержать? — тихо спросил Колька, не отводя взгляда от маленьких, кабаньих глаз хозяина склада.

Кладовщик молчал.