Непал. Винтажный роман

Галсан закончил просветительский монолог и приглашает нас в дом попить чаю с лепёшкой-чапати, кашей и сыром. В чае плавает ячий жир. Ешэ говорит, что это очень хорошее угощение, жители Мустанга употребляют такой набор далеко не каждый день. При виде жира я вспоминаю только что прошедшие перед глазами «картинки», и меня начинает мутить ещё больше. Достаю из рюкзака двухсотграммовую фляжку кукри-рома: приходится привыкать к напитку, которому вполне можно присвоить придуманный для другого питья слоган «Пей легенду», поскольку даже местный виски в Непале стоит дороже, а импортный – и совсем запредельно. Из вежливости надо, видимо, предложить хозяевам? Но я не вижу поблизости стаканов, а пить с ними из одной посуды страшновато. Успокаиваю себя тем, что вряд ли они пьют. В непальских хижинах обычно валяются по углам пустые бутылки: их берегут, сносят вниз или используют в хозяйстве, здесь же я бутылок не замечаю. Выпиваю фляжку целиком прямо из горлышка. Галсан безучастен к моему поступку, Ешэ смотрит с пониманием и кивает головой. Я вроде бы прихожу в себя и даже расслабляюсь. Ешэ видит это и продолжает свои пояснения:

– У джха тор есть несколько причин. Одна из них носит религиозный характер. Такое отношение к телу умершего не есть неуважение. Просто буддисты уверены, что тело теперь превратилось в пустой и ненужный сосуд; природа может его спокойно забрать. Но она не возьмёт его сразу: тело долго разлагается. И звери не заберут, здесь поблизости нет зверей, способных унести тело. А птицы могут съесть его очень быстро! Таким образом, тело уничтожается без следа; буддисты считают, что в этом случае душе легче покинуть тело, чтобы найти себе новое пристанище.

Вторая причина вполне земная. В Тибете и Мустанге земля слишком твёрдая и каменистая, чтобы рыть могилу. Возможно, его могли бы сжигать, как это делают в Индии и в большей части Непала. Но у нас очень мало топлива, дерева не хватает на скромный обогрев, а на большой костёр и подавно. Можно, конечно, просто сбросить тело в реку. В некоторых местах так и поступают, но не в Королевстве Ло: кто знает, куда река унесёт тело и что с ним станется потом. Джха тор выступает практичной альтернативой этим способам…

У меня остаётся вопрос, но я боюсь его задать, поскольку страшновато: опьянение в холоде выпаривается, и опять начинает подкрадываться дрожь. Я наморщиваю лоб и двигаю губами. Ешэ понимающе смотрит на меня, улыбается и говорит:

– Я знаю, о чем ты хочешь спросить. Но боишься. У тебя есть ещё кукри-ром? Тогда глотни и пойдём посмотрим…

Да, я хочу глотнуть, но рома больше нет. И никаких магазинчиков здесь нет. А спросить, конечно, тоже хочу, именно об этом: куда деваются кости. И мы снова идём на берег Кали-Гандаки. Трудновато без конвульсий пережить зрелище обглоданного черепа и кучи костей, которое открывается перед нами. Их почему-то не так много. С плотью понятно, но куда делось остальное?! Вскоре проясняется и это. Птицы не могут склевать кости, и рогьяпа аккуратно дробит их молотком, превращая почти в порошок. Вот он, испачканный в костяной крошке молоток. Рядом лежит мешочек с цампой. Рогьяпа смешивает костяной порошок с мукой и бросает грифам, многие из которых уже насытились. Несколько грифов поднимаются в воздух и парят над рекой. Они подыскивают себе новую добычу.

Глава I Звезда и смерть

Откуда пошло это одновременно высокое и печальное сочетание – «звезда и смерть»? Полагаю, оно возникло и хорошо прижилось в России, а вернее, сначала в Советском Союзе, как раз в тот период, когда я начал копить свои мысли и впечатления, – в 70-е годы прошлого века. «Прилетели» слова вовсе не из Непала, а с совсем другого континента – из Латинской Америки.

Старшее поколение помнит события 1973 года, связанные со свержением в Чили лидера левых сил, президента Сальвадора Альенде, и приходом к власти правых военных во главе с генералом Аугусто Пиночетом. Мы, то есть СССР, вместе со «всем прогрессивным человечеством» развернули широкую кампанию с критикой «кровавого режима» и в поддержку репрессированных чилийских коммунистов. И вот тогда-то советские идеологи вспомнили про поэта Пабло Неруду, который, по стечению обстоятельств, умер в сентябре 73-го, через двенадцать дней после переворота. Неруда считался прогрессивным борцом за интересы трудящихся масс, а его поэзия была удостоена в 1971 году Нобелевской премии по литературе.