Непарадигматическая лингвистика

Видно, что на один шаг от Я удалены как Ты, так и Мы (очевидно, инклюзивное). Далее. 3ы удалено от Я на два шага и, действительно, социально дистанцировано в большей степени. Максимально же удаленным от Я является Они, отстоящее от него уже на три шага. И т. д. В работе [Николаева 2001] подробно демонстрируются социальные и языковые возможности преодоления и/или подтверждения этих выраженных в местоименной парадигме расстояний. (Еще более подробно описываются средства замены местоимений полнозначными словами для снятия / увеличения этой дистанцированности в языках разных ветвей в книге [Майтинская 1969].) Разумеется, местоимения входят в общую систему нормативного употребления форм содержательных языковых категорий, когда занимают там «правильные» места с традиционной категориальной семантикой. Когда же они занимают «неправильные» места, они приобретают еще дополнительную семантику, как бы «второй» ее ярус. Например, в русском языке неопределенные местоимения не употребляются при именах собственных, поэтому высказывание Ее муж – какой-то Петров приобретает некие пейоративные коннотации. Точно так же посессивные местоимения не употребляются при именах «неотчуждаемой принадлежности» и ряде других показателей, поэтому высказывание Он всегда в три часа ест свой суп означает, что речь идет о конкретном и, видимо, привычном супе. Об этом подробно написала в своей книге о местоимениях Е. М. Вольф [Вольф 1974]. Интересно при этом, что приводимые ею иберо-романские примеры легко «перекодируются» в русский (и, видимо, не только в русский) материал.

Несомненно, что местоименные клитики входят в класс местоимений, как и «слабые» местоимения, о которых писалось в параграфе третьем. На естественный вопрос, почему же о них говорилось в предыдущем разделе, а не в этом, хочу ответить, что мне было важно показать пестроту неясного метатеоретически класса клитик, как некоей не совсем приятной для языковедов, но все же существующей «свальной кучи», разобрать которую может только новая лингвистическая теория.

Посмотрим на местоимения[79] с точки зрения их партикульного состава. По крайней мере в славянских языках они являются либо единичной партикулой, вроде клитик го, му, ме и т. д., либо партикульным кластером, вроде то + тъ, э + то, та + ко + й(jь) и под.

В главе первой в разделе, посвященном «скрытой памяти» языка, было показано, какую сложную комбинацию партикул представляет собой русское я, восходящее к интродуктивной комбинации «вот + он + я». Именно «скрытая память» диктует, как оказалось, употребление / неупотребление этого местоимения в русской речи.

В лингвистической теории местоимения обычно изучают в их эволюции, привлекая при этом и общую прагмасемантику их употребления: то есть то, как развивались парадигмы местоимений – лица, числа, падежа. Во-вторых, очень много интересных работ посвящено семантике и функции отдельных классов местоимений и отдельным местоимениям, в частности.

Какие же вопросы встают при «партикульной» точке зрения на местоимения? Это вопросы совсем другого рода. А именно:

• Почему из одного и того же набора партикул в одних случаях порождаются местоимения, а в других – частицы? Иначе говоря, почему не + къ + то – местоимение, то + то – частица, а не + же + ли – частица-союз? Почему инъ – местоимение, ед + инъ – числительное, а ин + о – союз? Почему къ + то – местоимение, а та + къ – «местоименное» наречие? То есть можно сформулировать общую проблему следующим образом: что важнее при соединении частиц в кластеры, которые начинают относиться к разным частям речи: изначальная смысловая заданность каждой частицы-партикулы или ее позиция в кластере?

• Почему в языках типа русского или немецкого местоимения не представлены в форме клитик? Хотя, как говорилось, уже находят, исходя из общей теории, «слабыми» местоимения в немецком языке, но можно считать их таковыми и в русском высказывании вроде Да ему это уже сто раз говорили!, где как будто бы представлен прекрасный «ваккернагелевский» кластер ему это, несомненно не имеющий акцентной выделенности.

2