Непарадигматическая лингвистика

В окончательном варианте (то есть со всеми снятыми позднейшими наслоениями) система Семереньи предстает довольно стройной, различающей числа (два) и лица (тоже два), где неединственность показывает *s, а маркированной является форма второго лица единственного числа (через опорный согласный *t). Второе лицо множественного числа сочетает в себе в исходном виде показатель первого лица + показатель второго лица + показатель множественности: *t + *we + *s.

В книге В. С. Воробьева-Десятовского [Воробьев-Десятовский 1956] описываются реконструируемые личные местоимения в «индоарийских» языках. Для нашей работы интерес представляет в основном анализ первого этапа развития местоимений: это местоимения в ведических языках и санскрите (глава первая книги Воробьева-Десятовского). Обращая внимание на «своеобразные» формы словоизменения местоимений, Воробьев-Десятовский считает их парадигмы древнее парадигм имени. Предлагая принципиально иное решение, парадигмы личных местоимений, то есть наборы их падежных форм, можно в принципе считать не парадигмой словоизменения в том смысле, как это принято считать для парадигм имени, но каждый раз совокупностью партикул (комплексом), имеющих при этом особое, как правило диффузное, значение. То есть имеет смысл говорить для местоимений о партикульном словосложении, некоем мини-синтаксисе коммуникативного плана.

В. С. Воробьев-Десятовский [1956: 28] приводит составленную им таблицу окончаний личных местоимений, не имеющих аналогии в склонении имен и других частей речи[84]:

Какими же тогда выглядят реконструируемые им инициальные формы, если их представить в аналогичной таблице, «отрезав» их окончания?

Постараемся составить подобную таблицу.

Как уже говорилось выше в связи со Словарем В. М. Иллича-Свитыча, каждую эпоху развития языкознания можно – правда, с большой степенью условности – привязать к тому или иному языковому уровню, который (по разным причинам) в это время выходит на первый план исследовательского внимания. Книга Воробьева-Десятовского написана в 50-е годы прошлого века, когда господствовал, если так можно выразиться, «морфологический принцип» в языкознании. См., например, несколько странное логически заявление о том, что окончание -e в местном падеже «образовалось, как известно, из старого индоиранского дифтонга ai. …

Это окончание -i являлось в индоевропейскую эпоху окончанием «неопределенного падежа», совпадавшего с основой среднего рода» [Воробьев-Десятовский 1956: 27]. То есть, иначе говоря, автор предполагает за древними парадигмами существование еще более древних, а за ними – еще более древних. Именно здесь наглядно видна боязнь талантливого безвременно погибшего ученого отойти от общей «дисциплинарности нормальной науки», о которой говорилось в первой главе нашей книги, и придти к идее «непарадигматического» состояния реконструируемого древнего периода.

Обращаясь к вышеприведенным таблицам и глядя на них сегодня, можно заметить следующее:

• Автор считает показателем первого лица единственного числа именно тот элемент, который позднейшими исследователями определяется как префикс или как первичная интродуктивная партикула: ahā-, а собственно показатель лица – m– – у него стал считаться окончанием.

• Очевидно, что если сложить «основы» местоимений, оставшиеся после отсечения им же приведенных «окончаний», с этими же самыми окончаниями, то ведийской (санскритской) формы мы не получим. Это означает, что авторы грамматик в ряде случаев не знали, куда же именно причислить тот или иной элемент – к инициали или ко второй части.

• Сегодня лингвист бы задумался, не будет ли вводным элементом «дейктический» элемент a– в 1-м лице двойственного числа и as– в 1-м лице множественного, тем более что В. С. Воробьев-Десятовский пишет о квази-форме 1-го лица единственного числа asmi, – что она «представляет собой форму 1-го лица единственного числа настоящего времени глагола-связки as» [Воробьев-Десятовский 1956: 18].

Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванов не ставят в своей фундаментальной монографии задачу реконструировать всю парадигму индоевропейских местоимений; они рассматривают местоименные структуры с точки зрения их общей концепции, а именно – представления праиндоевропейского как языка активной структуры. Языковая структура с установкой на противопоставление активности / инактивности предполагает, по их мнению, обязательное разграничение инклюзива и эксклюзива. Отражение этого они видят в двух формах индоевропейских местоимений, а именно: в 1-м лице множественного числа. Первая форма воплощается в двух видах: *Uej– (*ues). Это форма с инклюзивным значением. Вторая форма – это форма *mes, имеющая эксклюзивное значение [Гамкрелидзе, Иванов 1984: 291—293]. Разумеется, впоследствии эти две формы разошлись по диалектам и там закрепились по-разному.