Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Он закрыл лицо руками, и по вздрагиванию плеч было видно, что он рыдает.

— Послушайте, пойдемте отсюда, я найду другой ночлег, здесь невозможно уснуть!

— Нет, всё равно, я привык; спать всё равно я не хочу…

— Ну, пойдемте хоть пройтись, здесь ужасно тяжело.

— Куда же теперь ночью ходить? Лучшие усните, вы здоровы, вам ничего…

Он, очевидно, не хотел продолжать разговор, мешая спать соседям. Утомление взяло верх, и я задремал. Ещё чуть стало светать, я проснулся. Учитель лежал, закинув назад голову, с закрытыми глазами. Его исхудалое лицо с выдававшимися скулами выглядело мёртвым. «В гроб краше кладут» — можно было сказать про него. Я не хотел уходить без него и стал дожидаться. Кажется, около шести часов поднялись хозяева (все спали в одежде) и стали бесцеремонно будить ночлежников.

— Ну, вы бароны, вставать пора.

— Послушайте, оставьте его, он только что успокоился и задремал, — указал я на учителя.

— Ты ещё чего тут разнежничался? И так дарма ночует вторую неделю, совсем пускать не стану, только другим покоя не даёт. Эй, барин, вставай, — толкнул учителя ногой хозяин.

Чахоточный широко открыл глаза и стал поспешно вставать, извиняясь.

— Пойдемте со мной, — сказал я ему.

Мы вышли. Утром была дивное. Солнышко пробивалось сквозь серые тучи, в воздухе веяло осенней прохладой, но было тепло и дышалось как-то легко.

— Я угощу вас чаем, и мы поговорим о вашей будущности.

— Пожалуйста, оставьте мою будущность в покое, а то я не пойду и чай пить.

— Да что вы так куражитесь, извините за выражение…

— Я не куражусь, но не понимаю, с какой стати вы мной занимаетесь, когда я не имею удовольствие вовсе вас знать?

— Мы познакомимся… В нашем быту как-то не принято представляться, бродяжки знакомятся запросто.

— Я не причисляю себя к бродяжкам.

— И я тоже, но посторонние вправе называть нас так. Не будем об этом спорить. А вот и чайная. Зайдём!

В чайной сидело уже несколько рабочих артелей. Замечу, кстати, что по принятому обычаю рабочие не пьют дома чай, а, выходя из дому, прямо идут в трактиры, после чего уже отправляются работать. C пяти-семи часов все чайные и трактиры переполнены артелями рабочих и, странно, от чая некоторые из них хмелеют и настолько, что не в состоянии идти на работу…

Вообще, было бы нормально пить чай дома, но квартиры рабочих в большинстве напоминают тот ночлежный приют, где мы встретились с учителем и, понятно, что в такой обстановке чай в горло не полезет!

Впрочем, это только к слову.

Мы заказали себе чай и уселись с учителем в уголке. Скоро чайная опустела.

— Мне просто не верится, как вы могли не найти ничего здесь…

Он усмехнулся своей щемящей душу улыбкой и не сразу ответил.

— Я умею работать и люблю своё дело, но галоши подавать не научился. Отец не научил! А без этого, видно, не проживешь на свете… Везде говорили — «подожди», а никто не спросил, могу ли я ждать, если ли что сегодня поесть, где переночевать. Костюм обветшал, белье износилась, сапоги с ног сваливаются… А купить на что? Нашим ремеслом на гастролях ничего не достанешь. Или место и жалование, или ничего. Так с этим ничего и сидел, спускаясь с комнаты на угол, с угла на постоялый двор, со двора на ночлежный приют, а теперь и пятачков больше нет.

— Если я предложу вам маленькую помощь — вы примите?

— Спасибо, хотя это подаяние… Я чувствую, что не жилец я на этом свете.

Уже окончив «интервью», я посетил своего бедного друга в Обуховской больнице. Он умер на моих почти руках и последние его слова были:

— Отец, отец, вот и я иду к тебе… Прости меня!

10

Глубокого сожаления заслуживают вообще «безместные» бродяжки или «бездельники», как их зовут в притонах. Они не потому «бездельники», что пьянствуют или не хотят работать, как бродяжки первых перечисленных много категорий, а просто потому что не могут найти себе места… Заметьте: места, а не работы. Это большая разница. Работники, знающие какое-либо ремесло, начиная с каменщика, всегда имеют работу, если хотят работать. В работниках, особенно учёных (каковы: механики, слесаря, закройщики, штучники-портные, сапожники, наборщики, маляры и другие ремесленники) ощущается даже недостаток. Но в Петербурге, как и в каждом большом городе, есть масса людей, умеющих служить, а не работать, живущих на местах, каковы: чиновники, писцы, канцеляристы, приказчики, сидельцы, лакеи, дворники, швейцары и пр. и пр… Всем этим людям нужно место, без места они не могут достать гроша, потому что ничего не умеют, не знают и не разумеют! Есть место — они зарабатывает порядочную сумму в месяц; потерял место — и всё потерял, пока не найдет новое место. А найти нелегко. Я встречал бродяжек по несколько лет ищущих места, и чем дольше они ждут, тем труднее найти место, потому что оборванца из ночлежного дома никто не возьмёт в дом.

И между этими людьми есть субъекты во всех отношениях симпатичные, полезные труженики и честности испытанный. У кого обанкротился хозяин, у кого упразднили должность, другой заболел, ушёл в больницу, а место заняли…