Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Глядя на мучения девочки, я относился довольно равнодушно к её физическим страданиям и думал только о будущности этого ребёнка. Мои нервы за время странствования как-то притупились к физическим страданиям. Мы видим, например, с каким цинизмом факельщики, гробовщики, могильщики отправляют свои обязанности и удивляемся, что близость и свежесть человеческого горя, даже самый акт конца нашего бытия, не производит на них не только впечатления, но точно ободряет их к вымогательствам, глумлениям, грубостям. Теперь это мне понятно. Они привыкли к картинам смерти, как я привык к картинам нищеты и голода, так быкобоец привык резать животных, как ростовщик привык видеть слезы должника.

Если бы до своего странствования я увидел подобное истязания ребенка, то вероятно поднял бы историю, позвал полицию и т. д., а тут я смотрю довольно равнодушно и только думаю: что же станет с этой девочкой в 16–17 лет, если она доживет? С восьми лет её приучают к профессиональным обманам, к игре человеческим горем, к шантажу с чувствами сострадания. С восьми лет она видит кругом эссенцию разврата и грехопадение, она воспитывается в этой среде. Куда же её готовят? И никому, по-видимому, нет до этого дела. В трущобах постоялого двора кто обратит на ребёнка внимание, если я за несколько дней потерял уже отзывчивость к страданиям ближнего? А здесь люди годы прожили в этой обстановке.

А детей-бродяжек у нас немало и притом бродяжек безнадежных. Такие дети, которые неожиданно остались совсем на улице, найдут себе место в нищенском комитете или в каком-либо приюте, а дети, имеющие попечителей или родителей вроде приведённой женщины, совершенно безнадёжны! Никто не станет их искать, чтобы помочь, потому что и без поисков масса детей нуждается в призрении. Я помню, как года три тому назад, я обратился к нынешнему городскому голове В.А. Ратькову-Ражнову[32], бывшему тогда председателем сиротской комиссии, с просьбой принять на попечение города бесприютного ребёнка, найденного мной на улице. Господин Ратьков-Ражнов вместо ответа подал мне пачку 300–400 прошений о принятии детей, отклоненных по неимению мест и средств.

— У ребёнка есть мать, — сказал он, — а мы не можем помочь даже круглым сиротам, остающимся на улице.

— Но у ребёнка мать — беспросыпная пьяница, не имеющая пристанища!

— Что делать, что делать…

Вот о таких детях я и говорю, как о безнадежных бродяжках, с будущим в виде арестантских рот. А ведь из них могли бы выйти полезные и честные граждане!

В подвалах Таирова переулка я видел хорошенького мальчика, самоучкой научившегося читать и писать. Этот мальчик служит при ночлежной квартире, исполняет все чёрные работы и не только ни от кого ничего не получает, но голодает по несколько дней. У него такая страсть к учению, что он урывает время и ходит читать «хорошие книжки», развешанные в оградах церквей, выставленные в окнах магазинов, афиши в витринах, вывески и т. п. Бесспорно, его можно было бы пристроить куда-нибудь в типографию или библиотеку, если уже не в школу, но у него есть папаша, какой-то поденщик, пропивающий вечером то, что он достал днём.

Видел я девочку 10-ти лет, спящую вместе с ночлежниками и матерью. Девочка худенькая, слабенькая, голодающая, но настолько неиспорченная, что тайком ходит в церковь и молится, чтобы мамаша перестала пить.

Видел я в углу ночлежной комнаты на Петербургской стороне мать с четырьмя детьми, из которых один грудной, двое с английской болезнью[33] (не ходят) и старшему шесть лет. Мать ходит в поденщину и тогда старший нянчит троих младенцев. В течение месяцев вся семья не видит горячей пищей и по праздникам только имеет чай… И это мать безнадежна, потому что у неё есть муж, являющийся иногда «расшибить и разнести».

Особенно трагично положение молодой женщины Ирины, живущий на чердаке у Нарвской заставы. Она прожила с мужем-чиновником одиннадцать лет, жила хорошо сравнительно; но муж завел себе другую женщину и поселил в своей же квартире. Издевательство над женой доходило до того, что её запирали в ящик комода (она маленькая, худенькая) на ночь. И всё это Ирина терпела, сносила. Наконец муж по требованию женщины выгнал её из квартиры. У неё всё забито и убито, она от долгого унижения и горя поглупела как ребёнок… У неё в мозгу не представляется даже возможности помочь себе.

— Да вы бы место нашли, ну хоть горничной…

— Но кто меня возьмёт?

— Идите жаловаться на мужа…

— Ай, что вы, они убьют меня!

— Но ведь вы так с голоду умрёте…

Плачет. И только…

12