Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Случаев потери места масса и каждый такой «случай» влечёт для несчастного долгую голодовку, иногда безысходную. Вины за ним решительно никакой, напротив, если бы иной больше воровал на службе, то не дошел бы до ночлежного дома, скопил бы себе на чёрный день, а тут с честностью и несчастным случаем — прямой путь в бродяжки!

В ряду множества благотворительных учреждений столицы нет ни одного, которое помогала бы безместным беднякам, а посторонним людям нет, разумеется, дела до разных «горемык». Помощи извне, значит, ниоткуда, а сам как же он может себе помочь? Он в молотобойцы не годится — силы нет, в катали не годится, здоровьем слаб, изнежен; за ремесло взяться поздно — учение дорого стоит. Словом, положение самое безвыходное, хотя водки они сроду не пивали, в игры не играли, о кутежах понятия не имеют… Хорошо ещё, если бродяжка не успел жениться во время благоденствия, а то есть и семейные: жена с детьми в углу, а сам в ночлежном притоне, и все голодают в полном смысле слова, теряя всё более и более надежду на место.

За своё интервью я встретил до сотни таких воистину несчастных людей, из них до двадцати семейных. Но ведь это я встретил случайно. А сколько их в углах Гавани, Колтовской[28], Петербургской стороны, Таирова[29] переулка, Коломны, у застав и других местах, где угол для семьи стоит один 1–1,5 рубля в месяц. Чтобы помочь этим горемыкам, не надо ни рабочих домов, ни денежных затрат: дайте им только работу службу, занятия здесь или в отъезде. Разве нам не нужны люди? Нужны! Только свести предложение со спросом некому.

Для иллюстрации в моих слов приведу крайние биографии нескольких бродяжек из числа сотни мною виденных.

№ 1. Четырнадцати лет его привезли в Петербург и отдали в учение в портерную лавку. Привёз его особый промышленник, занимающийся поставкой мальчиков из деревень в столицу и взимающий за свою комиссию дань с обеих сторон. Отец отдал поставщику последние 25 рублей за устройство сына в Петербурге, а портерщик заплатил 15 рублей за доставку хорошего парнишки. Горько сетовал отец на поставщика за плохое устройство, но поставщик обещал перевести его после на завод, сделать механиком, а пока теперь побудет в партерной. Это «пока» длилось пять лет. Ваня стукнуло девятнадцать. Пора учение прошла… Здоровье испортилось: по колено в воде в подвале он разливал пиво; у него и ревматизм образовался, и хронический кашель. В портерную привезли другого парнишку и Ивану отказали. Служил он недолго в трактире, потом был в больнице, а теперь седьмой месяц «без дела». Бельё сделалось чёрным от грязи, сюртучишко оборвался, сквозь брюки виднеется голое тело, сапожки сваливаются с ног. Как идти наниматься? И место выходило два раза, да поступить нельзя — не берут в таком виде. Справить бы костюм, после выплатить можно, но разве бродяжка имеет кредит у портных? Самый высший кредит — это косушка водки в долг да ночлег в притоне, да и это неохотно. «Как? Как быть»? — ломает он руки. Глаза красные от слез, лицо пожелтело от истощения, руки высохли от голода, а выхода нет и не видно!

№ 2. Отставной асессор. Человек лет сорока. Женат. Имеет двух детей, находящихся у кого-то на «ласковом хлебе». Места потерял два года тому назад. Ищет каких-либо занятий, разумеется, по письменной части. Согласен помогать старшему дворнику в ведении книг, Но дворник сам умеет ставить каракули и обходится без грамотности.

Есть дома, приносящий тридцать тысяч рублей дохода, а у ворот вы всё-таки прочтете записку: «Отъ. Даеца. Фатера. Спрасить дворъника». Зачем купцу-домовладельцу грамотность? Это санитарными правилами не требуется. Не только купцы-домовладельцы, есть целые фабрики, большие торговые фирмы, обходящие без письмоводства и посылающие «щчета», по которым получают тысячи и десятки тысяч рублей. Если же какая фирма роскошествует на «конторщика», то требует за 20 рублей знание бухгалтерии, английского языка и прочих премудростей, которых асессор конечно не знает. И вот наш асессор два года «проедал» вещи. Если бы он продавал их, та кое-как тянулся бы, но продавать было жаль, он их закладывал в надежде выкупить. Ссуду давали грошовую, процентов вносить нечем и вещи шли с аукциона опять за гроши (для чего на аукционах имеется корпорация маклаков с «вязкой»). В итоге ни денег, ни вещей, а нужда росла и росла. Место не находилось. Обветшал асессор, постепенно превращаясь в оборванца и добывая пятачки писанием прошений и писем в кабаках. Я предложил асессору стаканчик:

— Нет, родимый, спасибо я не пью.

Асессор говорил мне «ты», хотя я ему «вы».

— Отчего вы оставили службу?

— Воля начальства — не понравился. Дали понять, что надо уходить. И ушёл. А вот теперь и есть нечего.

— И что же вы думаете делать?

— Знаете, я с ужасом вижу, что мой мозг тупеет. Я как-то свыкся со своим положением или, лучше сказать, с безвыходностью и голова часто отказывается думать. Так, смотришь вот — и не видишь ничего, сидишь — и точно спишь. Неужели это будет прогрессировать? Так ведь можно дойти до состояния идиотизма.