Непереводимое в переводе

Болгарский язык располагает в этом отношении более богатым выбором: наряду с первыми двумя из перечис­ленных выше приемов, 1) для нереалий есть а) не­сколько функциональных эквивалентов для мелких де­нег, небольшой суммы: грош, пара, сантим, аспра и пр. и б) несколько функциональных замен с различными от­тенками для золотых монет: желтица, махмудия, наполе­он, пендара и др.; 2) для реалий, в частности а) копеек, можно употребить некоторые слова одного корня с чис­лительным, с добавлением суффиксов -ак, -аче: петак, десетаче, и б) для рублей — с суффиксами -ак, -ачка, -арка: двайсетак, стотачка, хилядарка. Под этими слова­ми подразумеваются, в первую очередь, болгарские день­ги, но численное значение соответствующей денежной единицы как бы преобладает над коннотативным, что и

Левый    И.    Указ, соч., с. 134.

173

позволяет применять их к любой валюте данного номи­нала: гривенник = десетаче. При различных величинах, для которых нет точного функционального аналога, мож­но комбинировать имеющиеся: двугривенньш = двайсета-че, разумеется, если это позволяет контекст.

Как при других реалиях, и здесь возможны иные приемы перевода — родо-видовыми соответствиями, пу­тем описания и т. д., но в общем редко удается добиться очень хороших результатов, почему и приходится искать компенсаций в других местах контекста.

Глава 15

РЕАЛИИ В АВТОПЕРЕВОДЕ

Сравнительно редки, но с точки зрения теории перево­да особенно интересны те случаи, когда переводчиком данного произведения является сам автор.

Два момента отличают такого переводчика от обыч­ного. Будучи полновластным хозяином своего произведе­ния, не ограниченным в своей переводческой деятельно­сти никакими чисто переводческими предпосылками, он волен переосмысливать и переделывать текст в любом отношении и в любой степени, менять композицию, об­разы и средства выражения — иными словами, он облада­ет той «творческой свободой»', которая позволяет ему пренебречь чуть не любой рекомендацией теоретиков пе­ревода. В результате такой работы вместо перевода может родиться новое произведение. С другой стороны, переводчик-автор, в отличие от обычного переводчика и читателя, видит переводимое произведение также «из­нутри», что позволяет ему, если он сочтет это целесооб­разным, создать действительно безупречный перевод (ра­зумеется, при совершенном владении обоими языками).

Беря на себя роль переводчика, автор стремится учесть миропонимание нового читателя; этим чаще всего и обусловлены вносимые им изменения. А поскольку именно детали национального колорита могут затруд­нить восприятие, нетрудно понять, почему переводчик-автор иногда жертвует реалиями.

В этом отношении в автопереводе намечаются   две

'Джолдошева   Ч.    В оригинале    и переводе. — Литературный Киргизстан, 1971, № 4, с. 107.

174

противоположные тенденции: сохранить и даже, по мере возможности, подчеркнуть национальную специфику в произведении, или же, наоборот, за счет тех или иных деталей «снижая» до некоторой степени коло­рит, надежнее довести до сознания иноязычного читателя идейную основу и фабулу произведения. Практически это выражается в сохранении (транскрипции) реалий или в их замене неокрашенными средствами.

Первая из этих тенденций довольно четко прослежи­вается, судя по работе А. М. Финкеля, в автопереводах Г. Ф. Квитки-Основьяненко. Мотивами, заставившими его переводить собственные произведения, были, по словам А. М. Финкеля, не только неудовлетворенность чужими переводами, но, в первую очередь, «острый и злободнев­ный вопрос о том, возможно ли и нужно ли создавать ли­тературу на украинском языке, о потенциях украинского языка, о праве «провинциальной» литературы на сущест­вование». Этим и объясняется, почему «Квитка весьма внимательно относился к сохранению в переводе особен­ностей украинской культуры, и его неудовлетворенность чужими переводами как раз и была вызвана «неизвест­ностью местности и обычаев». Поэтому в своих переводах он широко и разнообразно показывает русскому читате­лю богатство украинской культуры. Показателями ее яв­ляются по большей части наименования обычаев, обря­дов, одежды, уборов и т. д. Эти наименования Квитка оставляет без перевода, лишь транскрибируя их»'.

Однако незаметно для себя, автор, явно преступая разумную границу «украинизации» своего текста, начи­нает транскрибировать и нереалии, добавляя таким об­разом к местному колориту действительному и местный колорит мнимый (термины заимствуем у А. М. Финкеля).

В столь чистом виде эта тенденция выпячивания коло­рита встречается, видимо, редко. Чаще переводчик-автор склонен идти вторым путем или даже, скорее, придержи­ваться в этом отношении середины. Хорошим примером могут послужить автопереводы Чингиза Айтматова и Рабиндраната Тагора.