Через пять недель в письме своему петербургскому другу А. И. Набокову, советнику канцелярии Государственной коллегии иностранных дел, Суворов снова поднимает тему о награждении:
«…Милости Гр[афа] З[ахара] Григорьевича] ко мне выше мер. Хорошо, коли б изволил меня повысить во 2-й класс св. Геор[гия], с помощью Бога я бы то Его Сият[ельству] и вперед с лихвою отслужил…»[240]
Очевидно, в тот же день полководец отправил письмо и самому вице-президенту Военной коллегии графу З. Г. Чернышеву:
«Боже продолжи в целости здравие Ваше! Когда же меня повысить соизволите в Геор[ия] 2-й кл[асс]. Вашему Высо[ко]гр[афскому] Сият[ельству] клянусь, что я на всю кампанию удовольствован буду, хотя бы еще полдюжины раз мне подратца случилось»[241]
.Более писем с просьбой о награждении за первый рейд на Туртукай Суворову уже писать не пришлось – 30 июля 1773 г. по именному высочайшему указу он получил желанную награду.
Не спешите, мой читатель, осуждать полководца за то, что он столь настойчиво выпрашивает себе награду, да еще и откровенно льстит своему начальству. Такова практика взаимоотношений подчиненного и начальства в XVIII в., да и не только в нем. Очевидность подвига вовсе не означала очевидности награды. Наоборот, чаще вознаграждалась не заслуга, а близость к тому, от кого награды зависели; вознаграждались не способности, а высокое происхождение, сильные и тесные связи в аристократической среде и при дворе. Хорошо вознаграждались угодничество и раболепие. Тот же граф И. П. Салтыков, будучи камер-юнкером двора, за победу своего отца при Кунерсдорфе в 19 лет стал полковником, а на следующий год был выпущен в армию бригадиром, и это в 20 лет от роду. Тот же Суворов стал бригадиром в 39 лет, имея за плечами опыт Семилетней войны. Граф Я. А. Брюс благодаря своим придворным связям в 26 лет из поручика гвардии был произведен в полковники, Суворов же стал полковником в 37 лет. Эти и многие другие подобные же карьерные успехи, происходившие у него на глазах, выучили нашего героя при необходимости льстить сановной бездарности, волею судеб начальствовавшей над ним, ради того, чтобы и его собственное мужество и талант не остались безвозмездны, как говорили тогда. Обращение же к главе Военного ведомства с просьбой о награде, хоть и заслуженной, было тогда вообще делом само собой разумеющимся и никак не считающимся унизительным. Что же делать? С волками жить – по-волчьи выть.
Напоследок надо заметить, что, конечно же, победа под Туртуками – дело замечательное, но Св. Георгий 2-го класса, пусть даже за такую победу, для генерал-майора, командира небольшого отряда, – награда, превышающая и звание, и должность. Думается, Суворов это хорошо знал, но все-таки просил именно ее, надеясь, очевидно, что не задержится и производство в генерал-поручики, и повышение в должности. Справедливости ради отметим, что, получив желанный большой белый георгиевский крест и звезду его на грудь, он обошел своего «шефа» графа И. П. Салтыкова, не имевшего пока этой награды, несмотря на чин и придворные связи. Однако вернемся на берега Дуная.
Главная армия вскоре перешла на болгарский берег и двинулась осаждать Силистрию, без взятия которой ни о каком захвате Шумлы не могло быть и речи. Суворов в конце мая просил у Салтыкова взять и его в этот поход, но был оставлен в Негоешти. Меж тем его рейд через Дунай 10 мая растревожил осиное гнездо: с 17 мая из реляций нашего генерала видно, что в туртукайские руины стали прибывать турецкие войска и снова возводить укрепления, а 22 мая турки атаковали казачий форпост в устье реки Аржише[242]
. Через пять дней в рапорте графу Салтыкову Суворов пишет о необходимости новой экспедиции на Туртукай и просит усилить его отряд пехотой, столь необходимой для атаки этих высот:«А хотя перед сим туртукайская экспедиция и удачлива была, но сие воспоследовать могло как от храбрости солдат, но не меньше и от неожиданного <…> нападения; теперь же сколько они осторожны, извольте приметить <…> осмеливаюсь донесть, что без прибавления пехоты на таковой поиск решиться сумнительным считаю выигрышем»[243]
.