Непобежденные

– С лесником приходил парень. Ему лет семнадцать. На губе темный пушок, сам длиннющий, и нос у него длинный. Уши оттопыренные. Этот парень еще три раза приходил к Иванову. Один, без лесника.

Нет! Нине совершенно не положено было знать, что она помогает бороться с врагом. Она – напуганная девочка, что естественно. Домашний ребенок из хорошей семьи. В полиции с пособниками партизан не церемонятся… Вот и страшно девочке.

Уже через день донесение Ясного ляжет на дощатый стол Золотухина. В отряде будут ждать засланного к ним молодого парня с пушком на губе, с длинным носом, с оттопыренными ушами.

Впрочем, Ясный не забудет предупредить: поголовный провал агентуры Иванова вынудит полицию искать партизан в своих рядах.

Партизанский штаб, соглашаясь с Ясным, затевал «игры» с офицерами Гехаймфельдполицай. В тайниках появлялись «донесения» агентов, якобы внедрившихся в отряд.

Бенкендорф в своих отчетах давал Иванову оценки скупые, но неизменно высокие.

Когда пришло наконец новое штатное расписание для полиции, Дмитрий Иванов получил должность старшего следователя. Теперь ему полагался офицерский мундир без знаков отличия, парабеллум в кобуре и кабинет.

Однажды остроглазая Анастасия Петровна шепнула Ниночке:

– А начальник-то полиции, господин Посылкин, по-моему, боится Митьки… Двадцать лет парню, а поди-ты! Очень секретный человек.

Секретный этот человек был не только умным, жестоким, но и коварным.

Поймали девчонку-партизанку, может, и не партизанку, но нашли у нее листовку.

Привели к Иванову. Митька прочитал листовку, хмыкнул и позвал огромного Стулова. Девочке сказал:

– Задирай платье, снимай трусы!

Сняла, задрала.

– Как зовут тебя? – спросил девушку Иванов.

– Римма.

– Ложись на лавку.

Легла.

– Сколько? – спросил Стулов.

– Пяток!

Тоненько кричала красна девица.

– Ума набралась? – спросил Иванов.

– О-о-ой! – стонала битая.

– Набралась. Натягивай трусы, пойдем судьбу твою решать, жить тебе или на виселицу.

Повел Иванов партизанку Римму – в комендатуру, к самому Бенкендорфу. По дороге листовку достал:

– Сама писала?

– С забора сняла.

Митька засмеялся. Показал Римме листовку с обратной стороны.

– А где клей? Ты бы хоть уголки оторвала, если врать не умеешь.

Бенкендорф тоже листовку прочитал, стал грустным.

– Какая все это глупость! – вышел из-за стола, посмотрел девочке в глаза. – Вы, голубушка, – милая. И, я это вижу, душевная. Вы – добрый от природы человек.

С тревогой посмотрел на Иванова.

– Вина за девочкой серьезная?

– Листовка…

– Нашла или переписала? – спросил Бенкендорф следователя. И поднял руку: – Молчите. Дитя скажет мне правду.

– Переписала, – пролепетала Римма.

– Ах ты Господи! – Бенкендорф развел руками, прошел за стол. – Иванов, об этом инциденте еще кому-нибудь известно?

– Никак нет, господин комендант! – щелкнул каблуками Митька.

Бенкендорф радостно улыбнулся.

– Иванов! Теперь ведь Масленица.

– Так точно, Масленица.

– Прощеный день?

– Прощеный день будет в воскресенье!

– Я прощаю эту девочку.

– Поклонись! – прошептал Митька.

Римма поклонилась.

– Как все хорошо устроилось! – порадовался Бенкендорф. – Вы свободны.

Митька и партизанка вышли на набережную.

– Ты свободна, – сказал девушке старший следователь. – Но к нам придется зайти. Я тебе пропуск выпишу. Понравилась ты коменданту. Он у нас человек добрейший.

В кабинете Митька толкнул девушку за ширму, где стояла кровать. Изнасиловал.

– Вот теперь ты свободна. О том, что здесь было, – молчи. Даже матери – ни полслова.

Если бы не страх перед патрулями, Римма бегом бы бежала до дома. Только дом теперь не защитник. Ей и дома чудилось, что она бежит.

И во сне она бежала. Только вот куда? От себя и на Северном полюсе не схоронишься.

Блины

В Прощеное воскресенье в Казанский собор явилась фрау Магда.

Служба уже кончилась, но матушка Полина Антоновна с другими женщинами кормили детей блинами, намазанными маслом, и со сметаной.

Фрау Магда тоже привезла гостинец: два больших пакета с галетами.

Запах блинов показался хозяйке Людинова вкусным. Призналась:

– Никогда не ела блинов.

Тут матушка спроста и пригласила комендантшу на блины. Магда согласилась, а Полине Антоновне пришлось оправдываться, когда подавала на стол:

– К блинам – сметана и мед, масло детям отдали.

Скатерть, прожаренная морозом, ослепительная, от нее – озон. На стенах – картины и рисунки.

Фрау Магда долго смотрела на изображение страдающего Христа.

– Что это за художник?

– Батюшка! – улыбнулась Полина Антоновна.

Магда поглядела на отца Викторина, пожалуй, даже с испугом:

– У вас несомненный дар! Как же так? Вы – священник провинциального крошечного города. Пусть со своей историей, со своей славой. Но Людиново – не столица. Вы не дали жизни своему дару. Почему?

– Род Зарецких – священники. Искусство требует полной самоотдачи. – Батюшка поправил покосившийся рисунок Лазаревской церкви.

– И все-таки – почему? – Графиня была поражена: русские совершенно не умеют ценить себя.

– Фрау Магда, я не Сталина рисовал, я рисовал Христа. А Россия, в которой мы жили, именовалась Советской.

Сели за стол.

Блины – стопкой. Простые. Золотые.