Неподвижная земля

Академик не выбрался в Баку, и Белышева вызвали в Москву. Должно быть, кто-то ему рассказал, потому что он ни словом не обмолвился о «прелестной молодой женщине», а все больше напирал на то, какой Белышев молодец и не хочет ли он возглавить экспедицию, которую Геолком направляет в те края — для более обстоятельной разведки… Он не хотел. Незачем ворошить то, что прошло, надежды, которые он возлагал на свой успех в ту зиму.

Может быть, Сибирь?.. Он тоже отказался, не объясняя, что Сибирь слишком близко к Северу. К Крайнему Северу. Вот же — в пески с ним не поехала, даже разговора такого не было, отпустила одного, а на Север… Ну в точности как у Джека Лондона. Мужество женщины.

И сам предложил Среднюю Азию.

— Одобряю ваш выбор, — сказал академик. — Там пропасть работы, и кому-то надо эту работу делать. Я очень рассчитываю в будущем на те края. А открытия — помните это — достаются молодым.

«И потери», — хотел он добавить, но вместо этого рассказал, как старый Токе принял его за узбека и называл «молла», не в смысле святости, а за ученость. Академика эта история очень развеселила.

Смагула Белышев впоследствии встречал на геологических совещаниях — в Ташкенте, Москве, Ашхабаде. Токе, оказывается, дожил до семидесяти двух лет и умер перед самой войной — в мае. Он часто вспоминал их поездку. «Я тоже», — сказал Белышев. О Вале он стороной узнал — она с мужем вернулась после войны в Баку.

Белышев был женат, у него выросло двое детей. Что его интересовало, так это судьба писем. То ли они дошли, то ли нет — осталось неизвестным.

Почему он рассказал мне все это? И показал старые бумаги, которые захватил с собой? Может быть, потому, что мы встретились с ним неподалеку от тех мест, где он когда-то бродил в поисках нефти и писал свои письма. Может быть, еще и по той причине, что человек никогда не прощается окончательно со своим прошлым, особенно с молодостью. Все, что было, остается при нем.

Вернувшись вечером в гостиницу в Шевченко, в номере у Белышева я застал какого-то — по моим теперешним понятиям — парня. Тридцать и еще сколько-то — три или четыре, может быть, два. Не ради меня, а ради него Белышев достал бутылку армянского коньяка и кипятил электрический самовар для растворимого бразильского кофе «Касике».

Насколько я мог понять, речь шла о результатах длительного исследования одного дальнего участка на Устюрте. О продолжении там этих работ. Должно быть, я плохо сумел скрыть, что мне подумалось. Белышев метнул на меня уничтожающий взгляд. А когда парень ушел, этот старик, не похожий на старика, наставительно сказал мне, помешивая кофе:

— Совершенно зря…

— Что зря? — постарался я не понять.

— Зря пытаетесь проводить параллели.

— Почему же?

— Другое время. Другие обстоятельства. На выходные они сюда прилетают самолетами. Или этими, как там у них, — вертолетами. А кроме всего прочего — мне далеко до моего академика. Я вот даже не знаю — женат он, не женат? Понимаете, мне как-то неловко задавать вопрос. Ну… о прелестных молодых женщинах…

Я мог бы возразить, что время тут совершенно ни при чем, а параллели, возможно, в самом деле не сходятся, и все же — они параллели… Но я промолчал и заварил себе еще одну чашку кофе. Мне тоже хотелось думать: открытия пусть достаются молодым, а никаких потерь у них пусть не будет, никогда.

VII

В объединении начальник отдела быта несколько смущенно поинтересовался — не против ли я для поездки в Новый Узень взять грузовой «уазик» и не возражаю ли, если шофер — девушка. Зина. Ни то, ни другое сомнений у меня не вызывало. (Правда, впоследствии выяснилось, что я проявил легкомыслие, согласившись на «УАЗ», тем более — без передней ведущей оси).

Ну, Зина оказалась точной — ровно в шесть, когда я, успев выпить кофе, выглянул на веранду, «УАЗ» тормозил внизу, у входа в гостиницу.

Ехали мы быстро, и только неподалеку от Нового Узеня выяснилось, что девчонка — это девчонка, даже если она в брюках и за баранкой. Она не заправилась накануне, рассчитывая, что — дотянет, и это бы еще полбеды. Ведро бензина нам подкинул шофер с самосвала. Но внезапно погнало масло. В общем часа полтора мы проторчали, не доехав около двадцати километров из ста пятидесяти.

Некоторые машины, вопреки воспетому неоднократно закону дороги, беззастенчиво проскакивали мимо. Другие задерживались, но у них масла не было. А в нашем «УАЗе» оно вытекло почти все. Еще немного — и поплавились бы подшипники.

Наконец, какой-то «МАЗ» затормозил, и Зина подбежала к двум здоровенным — под стать своей машине — водителям в комбинезонах. Мне было слышно, как один из них сказал: «А пусть шофер сам подойдет». Зина ответила, что она-то и есть шофер, и вот — стоим, а нам надо торопиться.

Они сами залили масло, посоветовали ей еще разок сменить его, когда приедет в Узень. Она пошла провожать их к «МАЗу» — «МАЗ» проскочил метров двести, останавливаясь возле нас. А когда вернулась, хмыкнув, сообщила, что они хотели у нее адрес записать, спрашивали, можно ли будет к ней заглянуть как-нибудь на огонек.