Неподвижная земля

И еще не писал, чтобы ее не тревожить понапрасну до встречи, об одном случае. В Гурьеве, откуда начинался их путь, заместитель начальника ОГПУ сказал ему:

— Так, жолдас[10] Белышев… Нефть будешь искать. Это хорошо. Но охрану я тебе дать не могу. А басмач — басмач еще ходит в песках. Это плохо. Карабин у тебя есть. У бурмастера есть. Два карабина — что сделают, если тебе встретятся люди Ташбая?

— Ну, хоть умереть в перестрелке… — ответил он, не задумываясь.

— Все умрут — кто нашу нефть будет искать? — строго перебил его замнач. — Охраны не будет. Два карабина — мало… Но пойдет с тобой один старик… Проводник, верблюдчик. Тогызак. Тогызак-ага, Токе…

— Он что же — надежнее карабина?

— Ты не улыбайся, молодой жолдас. Твоя дорога все равно мимо Форта не пройдет. Там найдешь Токе. Я дам тебе записку к нашему уполномоченному, он поведет тебя к старику. Старику зарплату плати, как у вас полагается. Понял?

Замнач больше ничего не пожелал объяснить Белышеву. Но когда они на старом пароходике пришлепали в Форт, там уполномоченный, не такой важный, как его гурьевское начальство, оказался и более щедрым на информацию, как сказали бы теперь.

У Токе был младший сын, самый любимый, — и поддался на уговоры, ушел к Ташбаю в пески. Вскоре его поймали и судили. Парень ничего страшного сделать не успел, и — из уважения к старику — его отпустили, условный дали приговор. Токе не посчитал за грех поездом съездить в Кзыл-Орду, оставил сына у нагаши[11]. А сам Токе из такого почитаемого рода, что если в песках встретятся им люди Ташбая, то одного слова будет достаточно, чтобы они ушли с миром. Даже если сам Ташбай велит зарезать пленников и будет на этом настаивать.

Белышеву стало очень неуютно, но он постарался ничем это не показать.

Под конец уполномоченный потребовал — ни словом, ни взглядом не давать понять, что Белышеву известно про старика… И пусть все идет как идет, и ни один волос не упадет с головы молодого жолдаса. Какой есть, таким и вернется к себе домой. А найдет в песках нефть — это все равно, как раньше джигит пригонял из набега табун в тысячу коней, и жена его еще крепче любила за храбрость и удальство.

Белышев выдерживал условие и никогда не заговаривал с Токе о его детях, о младшем сыне… И сам Токе — о чем угодно заводил речь, но только не о своей семье.

Как-то вечером — это было задолго до перекочевки в Туйе-Олёр — Белышев написал одно из самых сумасшедших своих писем, потом долго ворочался в спальном мешке. А заснул — как в яму провалился — и поднял голову, когда красное зимнее солнце стояло довольно высоко над холмами.

Он выбрался из мешка, умылся возле двери солоноватой водой, которая плохо мылилась, и вышел. Путь лежал за соседний бархан, где они позавчера начали долбить скважину. По дороге он заметил справа, на плотном зимнем песке, цепочку конских следов. За время похода он привык к своим лошадям, которые шли с их караваном…

Сейчас на песке был след чужого коня.

Белышев невольно вздрогнул и погладил успевшую отрасти бороду — при мысли, что, заснув вчера тяжелым, тревожным сном, он мог никогда больше не проснуться. Никогда… Это слово часто произносят про себя или вслух, но представить, что за ним кроется, еще никогда и никому не удавалось.

Он поспешно вернулся к юрте, чтобы взять карабин. Нет, первые удачи с признаками нефтеносности явно сделали его легкомысленным и самонадеянным! Больше так нельзя!

Но напрасно он думал, будто он — в одиночестве и нечего скрывать чувства, которые охватили его при виде чужого конского следа. Из-за юрты вышел Токе. И черт бы побрал эту восточную сдержанность и невозмутимость. Токе был такой же, как всегда. А уж если Белышев обнаружил приезд одинокого ночного всадника, то старик — прославленный следопыт — тем более…

— Карабин нада? — спросил у него Токе.

— Да, карабин, — ответил Белышев, не удивляясь его догадливости. Он, конечно, видел, что начальник пошел на буровую без оружия, а как заметил след, вернулся к юрте.

Токе произнес по-казахски несколько фраз, досадливо поморщился — запаса русских слов ему не хватало, чтобы выразить то, что он хотел сказать Белышеву.

Он махнул рукой:

— Аждай…

А сам быстро пошел на буровую — за Смагулом, чтобы тот перевел. Они вернулись вдвоем. Очевидно, старик все успел ему рассказать, потому что парень заговорил первым, а Токе прислушивался и важно кивал, когда улавливал знакомые слова.

— Токе говорит, — передавал Смагул то, что велел ему старик, — пусть Белыш плохо не думает. Ночью знакомый приходил. Не знал, что Токе здесь поставил юрту. Теперь знает. Другим тоже скажет. — И уже от себя добавил: — Токе сказал — против никто не пойдет. Такой человек Токе.

— Хорошо, — сказал Белышев, но в горле у него пересохло, он прокашлялся и повторил: — Хорошо… Идем на буровую.

Должно быть, слово Токе и в самом деле много значило. Они находились в пустыне, в невообразимой глуши, но больше никаких таинственных посторонних следов не было.