Неподвижная земля

Легко было написать: стоит появиться тебе, и нет уже никакой пустыни. Пустыня была. Были дни, когда он изругивал себя, что дал согласие на поездку. Четыре месяца… Женаты они с Валей к тому времени были два года. Она работала у них в тресте и продолжала работать, и черт принес прославленного академика, чье имя было связано со всеми крупными нефтяными открытиями. Он сказал Белышеву: «Что вы прозябаете на скучных, давным-давно обжитых структурах Апшерона, молодой человек?.. А там вас ждет хотя бы неизвестность». Он насупился, потому что не так уж был молод — ему исполнилось двадцать восемь… «Окончательный ответ будет завтра утром. Можно?» Академик сдвинул очки на лоб. «Ну-ну… Это уже почти деловой разговор».

Валя и слышать не хотела, когда он ей рассказал: «Тебе со мной плохо? Я тебе надоела? Так ты и скажи! Я не могу тебя отпустить, там еще опасно, встречаются басмачи. Ты помнишь, что рассказывал Коля Владиславский?» — «Но он же вернулся». — «А ты… А вдруг что-нибудь с тобой случится?»

В октябре ночи уже достаточно длинные, и у них, должно быть, хватило времени договориться — до утра, когда надо было иметь наготове ответ. Академик удивленно поднял брови: «Едете?..» — «Да. А вы думали, что — откажусь?» — «Думал — откажетесь. Мне вчера, после нашего с вами собеседования, показали вашу жену. Я бы от такой прелестной женщины никуда ни за что не поехал, пропади все пропадом, всех послал бы к дьяволу».

Он после того, как Белышев дал согласие, пришел в отличное расположение духа: еще бы, решилось дело с практической проверкой некоторых его отвлеченных соображений о местах залегания первичной нефти на восточном побережье Каспия.

— Белыш! Опет псал? — спросил утром Токе.

Полное имя старика было Тогызак, но Белышев успел усвоить принятое у казахов обращение.

— Писал, Токе… А как ты узнал? Ты же спал?

— Такой… Какой ты — такой чалабек, когда сыто берст ходил пшком.

Белышев посмотрелся в осколок зеркала. Нда… Глаза — действительно… Но ведь глаза запали не от писем, а от тяжелой, нудной работы, которой не видно конца.

Токе и молодой рабочий-казах по имени Смагул принялись разбирать юрту, а Белышев с бурильщиком подседлали коней и отправились в Туйе-Олёр. Они уже ездили туда накануне.

Зима выдалась для этих краев суровая. Вот и сегодня с утра мельтешила густая снежная крупа. Хорошо, хоть ветер дул в спину — не в лицо. А то запросто собьешься с дороги, если все время укрываться от снега и не посматривать со всем вниманием по сторонам.

Вечером юрта стояла в Туйе-Олёре. Белышев дал себе зарок — три или два вечера не притрагиваться к листкам миллиметровки. Ему удалось это исполнить, и он был горд, как бывает горд хорошо пьющий человек, сумев отказаться от бутылки, которая стоит рядом — рукой достать.

Здесь им предстояло пожить несколько подольше.

Белышев и раньше, и теперь — в Туйе-Олёре — вел заочные беседы с академиком. Если поблизости никого не было, если он, к примеру, уезжал один, верхом, с карабином за плечами, то разговор велся вслух:

— Старомодный черт! Ишь — прелес-стная молодая женщ-щина! Хорошо еще, не сказал — особа.

Он нарочито пришепетывал, передразнивая его, хотя академик в свои годы почему-то не выглядел старым человеком. Он ругал его ругательски, когда мысль о Вале становилась особенно нестерпимой.

— Молодец старик! Ах, какой же молодец! — кричал он, никого не стесняясь, когда желонка поднимала из скважины образцы со всеми признаками нефтеносности укрытых там, внизу, и недоступных глазу пород.

Никакому описанию не поддается его восторг, когда в том же Туйе-Олёре, неподалеку от скважины, которую они по плану тут пробивали, он обнаружил выходы газа. Белышев целый час ходил в юрте по кругу, как конь на молотьбе, и излагал Токе и Смагулу, что он думает о таких людях, как тот академик, который видит на десять верст в глубь земли.

Токе пил чай, слушал и кивал. Когда Белышев на минуту остановился, чтобы перевести дух, проводник еще раз кивнул и основательно, как всегда, сказал:

— Сытары чалабек — умны чалабек…

— Да? — переспросил он. — Тогда и я, может быть, с годами поумнею и буду сидеть дома, рядом с молодой женой, а не таскаться там, где верблюд ногу сломит.

Об этом разговоре Белышев написал Вале. И еще о том, как Токе ошарашил его вопросом: этот уважаемый молла[9], которого он то ругает, то хвалит, — не узбек пи? «Почему узбек?..» — «А ты зовешь — ака…» Надо будет рассказать ученому старцу, как просто и понятно его перекрестили на восточный лад: ака-демик, Демик-ака…

Но он ничего не писал Вале о том, что по утрам, после вечерних писем, чувствует себя разбитым и стоит невероятных усилий подняться и идти на буровую. Желонить начальнику партии приходится наравне со всеми. Четыре месяца — вечность для разлуки, а для серьезных полевых исследований не очень долгий срок, и надо успеть как можно больше, раз уж начал играть в эту игру.

Запомнилась фраза в одном из тех потерявшихся писем: «Я же хочу, чтобы одна моя знакомая женщина могла гордиться мужем и хвастаться им перед подругами».