Непоэмание

жизнь без адреналина, тока, экшена, аж свербит – значит, будет кроваво,

длинно, глазки вылезут из орбит. Дух захватывало, прохладца прошибала –

в такой связи, раз приспичило покататься, теперь санки свои вози. Без

кишок на клавиатуру и истерик по смс – да, осознанно или сдуру, ты за

этим туда и лез.

Ты за этим к нему и льнула, привыкала, ждала из мглы – чтоб ходить

сейчас тупо, снуло, и башкой собирать углы. Ты затем с ним и говорила, и

делила постель одну – чтобы вцепляться теперь в перила так, как будто

идешь ко дну. Ты еще одна самка; особь; так чего поднимаешь вой? Он еще

один верный способ остро чуять себя живой.

Тебя что, не предупреждали, что потом тошнота и дрожь? Мы ж такие видали

дали, что не очень-то и дойдешь. Мы такие видали виды, что аж скручивало

в груди; ну какие теперь обиды, когда все уже позади. Это матч; среди

кандидаток были хищницы еще те – и слетели; а с ним всегда так – со

щитом или на щите.

Тебе дали им надышаться; кислородная маска тьмы, слов, парфюма, простого

шанса, что какое-то будет «мы», блюза, осени, смеха, пиццы на Садовой,

вина, такси, - дай откашляться, Бог, отпиться, иже еси на небеси, - тебя

гладили, воскрешая, вынимая из катастроф, в тебе жили, опустошая, дров

подкидывая и строф; маски нет. Чем не хороша я, ну ответь же мне, Боже

мой, – только ты ведь уже большая, не пора ли дышать самой.

Бог растащит по сторонам нас; изолирует, рассадив. Отношения как

анамнез, возвращенья – как рецидив.

Что тебе остается? С полки взять пинцетик; сядь, извлеки эти стеклышки

все, осколки, блики, отклики, угольки. Разгрызи эту горечь с кофе, до

молекулок, до частиц – он сидит, повернувшись в профиль, держит солнце

между ресниц. Он звонит, у него тяжелый день – щетину свою скребя: «я

нашел у скамейки желудь, вот, и кстати люблю тебя». Эти песенки, «вот

теперь уж я весь твой», «ну ты там держись».

Все сокровища. Не поверишь, но их хватит тебе на жизнь.

12 октября 2006 года.

ТЫК, ПЫК, МЫК

Из лета как из котла протекла, пробилась из-под завала.

А тут все палят дотла, и колокола.

Сначала не помнишь, когда дома последний раз ночевала,

Потом – когда дома просто была.

Однако кроме твоих корабля и бала

Есть еще другие дела.

Есть мама – на корвалоле, но злиться в силе,

От старости не загнувшись, но огребя.

Душа есть, с большим пробегом – ее носили

Еще десятки других тебя,

Да и в тебе ей сидеть осталось не так уж долго,

Уже отмотала срока примерно треть,

Бог стиснул, чревовещает ей – да без толку,

Самой смешно на себя смотреть.

Дурацкая, глаз на скотче, живот на вате,

Полдня собирать детали, чтоб встать с кровати,

Чтоб Он тебя, с миллиардом других сирот,

Стерег, муштровал и строил, как в интернате.

Но как-нибудь пожалеет

И заберет.

16 октября 2006 года.

LIFE AS IT GOES

Перевяжи эти дни тесемкой, вскрой, когда сделаешься стара: Калашник

кормит блинами с семгой и пьет с тобой до шести утра; играет в мачо,

горланит блюзы – Москва пустынна, луна полна (я всех их, собственно, и

люблю за то, что все как один шпана: пусть образованна первоклассно и

кашемировое пальто, - но приджазованна, громогласна и надирается как никто).

Кумир вернулся в свой Копенгаген, ехиден, стрижен и большеглаз; а ты тут

слушаешь Нину Хаген и Диаманду еще Галас, читаешь Бродского, Йейтса,

Йитса, днем эта книга, на вечер – та, и все надеешься просветлиться, да

не выходит же ни черта – все смотришь в лица, в кого б залиться,

сорваться, голову очертя.

Влюбиться – выдохнуть как-то злобу, что прет ноздрями, как у быка: одну

отчаянную зазнобу – сто шуток, двадцать три кабака, - с крючка сорвали

на днях; похоже, что крепко держат уже в горсти; а тот, кого ты забыть

не можешь, ни «мсти», ни «выпусти», ни «прости» - живет, улыбчив, холен,

рекламен и любит ту, что погорячей; благополучно забыв про пламень

островитянских твоих очей.

Ты, в общем, целую пятилетку романов втиснула в этот год: так молодую

легкоатлетку швыряет наземь в секунде от рекорда; встанешь, дадут

таблетку, с ладоней смоешь холодный пот; теперь вот меряй шагами клетку

своих раздумий, как крупный скот, мечись и громко реви в жилетку тому,

кто верил в иной исход.

Да впрочем, что тебе: лет-то двадцать, в груди пожар, в голове фокстрот;

Бог рад отечески издеваться, раз уж ты ждешь от Него острот; Он дал и

страсти тебе, и мозга, и, в целом, зрелищ огреб сполна; пока, однако, ты

только моська, что заливается на Слона; когда ты станешь не просто

куклой, такой, подкованной прыткой вшой – тебя Он стащит с ладони

смуглой и пообщается, как с большой.

Пока же прыгай, как первогодок, вся в черноземе и синяках: беги ловушек,

сетей, разводок; все научились, ты всё никак; взрослей, читай золотые

книжки, запоминай все, вяжи тесьмой; отрада – в каждом втором мальчишке,

спасенье – только в тебе самой; не верь сомнениям беспричинным; брось

проповедовать овощам; и не привязывайся к мужчинам, деньгам, иллюзиям и

вещам.

Ты перестанешь жить спешно, тряско, поймешь, насколько была глуха; с

тебя облезет вся эта краска, обложка, пестрая шелуха; ты сможешь сирых

согреть и слабых; и, вместо модненькой чепухи -