Непокаянный (СИ)

Стоит ленивый субботний день, слишком непогожий, чтобы выходить куда-то, и Дэвид, как ни странно, рад этому. Когда на прошлой неделе по прихоти тёплых ветров и течений ноябрь вдруг порадовал жителей Лондона почти весенним теплом, Дон настоял на том, что такое редкое солнце нельзя упускать, и потащил Дэвида на прогулку в ближайший парк… Но обернулось всё тем, что Дон почти всё время прогулки старательно не замечал вокруг шумных, весело играющих на лужайках чужих детей. А Дэвид, разумеется, так же старательно не замечал, что Дон их, конечно же, замечает.

С тех пор, как речь зашла о разводе, с собственными детьми Дону чудом удалось пообщаться лишь однажды: Лиззи списала его телефон, и они с Генри позвонили ему тайком, пока были в гостях у друзей. Говорили тихо и грустно, расспрашивали, что случилось, о чём им мама не говорит. Жаловались, что она не хочет их даже слушать и то со слезами клянётся, что вернёт папу в семью, то злится в ответ на их просьбы увидеться с ним. Удивились, что дело в разводе: в школе у них уже были беседы на эту тему, и педагог хорошо объяснил, для чего это делается и что это значит, и как может выглядеть жизнь детей после развода родителей. И, кажется, немного успокоились, когда Дон не стал бездумно обвинять или ругать жену, а искренне пообещал, что тоже очень хочет увидеть их снова и обязательно постарается договориться с мамой сам. «Они же дети, — причитал после этой беседы Дон, — но они видят, что мы сами не справляемся, и это им настолько невыносимо, что они хотят немедленно всё исправить, сами, в свои восемь и десять лет! Ну разве это посильная ноша для них? Если б я мог развеять их страхи! Но как обещать им что-то, когда сам как на вулкане… Никак.»

Так что наблюдать вокруг детские игры им обоим было нелегко. Дэвид был почти уверен, что, сидя на траве под деревом рядом с ним, Дон тихо молился про себя, а ведь без крайней нужды он не делал этого в таких людных местах. Солнца Дэвиду действительно не хватало, спорить тут было трудно, но всё же, ей-богу, дело того не стоило.

Зато сегодня они остаются дома. Правда, Дону вроде бы грозились позвонить с работы, если срочно потребуется его консультация, но этого может и не произойти.

Дэвид перечитывает не что-нибудь, а сонеты Шекспира, полулёжа на диване, а Дон дремлет, полулёжа на нём: спиной на его животе, головой на груди. Он собирался поизучать статьи своей тематики в конкурирующих газетах, но недосып последних недель взял своё, он начал клевать носом — и сдался. Дэвид обнимает его поперёк груди одной рукой. Тяжесть его тела успокаивает, приземляет. Идиллией их состояние сложно сейчас назвать, но это долгожданная минута покоя, которая очень нужна. И её нарушает звонок в дверь. Требовательный, резкий. Они никого не ждут.

Дэвид хочет выбраться из-под Дона, чтобы тот отдохнул ещё, но Скриппс встаёт первым. Говорит:

— Я открою, — и идёт к двери.

Дэвид ждёт, стоя с книгой в руках, но когда слышит голос визитёра… его словно ледяной водой окатывает. Он не хочет пересекаться с ней. Откуда у неё этот адрес? Он спешит уйти в кабинет. Закрывает дверь, не включает свет, пристраивается с книгой у окна… но, конечно же, всё-таки слышит их голоса, когда они входят в гостиную. Слышит давно привычный гомофобный бред — про аморальность, преступность, противоестественность и богомерзкость (разумеется!) — который много лет назад утратил способность цеплять и обижать Дэвида… но, обращённый сейчас к Скриппсу, снова цепляет. Чего она хочет, Дэвид по обрывкам фраз не может понять. Дон пытается вывести разговор в конструктивное русло, но без посредничества телефона это не так-то просто: Ханна повышает голос, и заставить её замолчать цивилизованными методами не получается. Слыша что-то о растлении детей, Дэвид не выдерживает. Решительно открывает дверь и, мельком глянув на Ханну, обращается к Дону:

— Знаешь, я передумал. К чёрту этот развод, к чёрту все мои просьбы. Оставьте всё как есть. Я не думал, что будет так… Прости, что попросил об этом.

Собственный голос звучит как чужой. Дэвид закрывает дверь и возвращается к окну, стискивая дрожащие руки. Его трясёт от злости и бессилия, чего с ним давно уже не происходило. Вопреки ожиданиям, за ним следом в кабинет заходит Дон.

— Но Дэвид, ты был прав.

— Сейчас не в этом дело, — голос всё ещё звучит глухо, как будто от слёз. Но слёз нет. — Я не могу больше смотреть, как ты мучаешься. Прости меня, если можешь.

— Что тут прощать, Поз? — мягко говорит Дон, обнимая его за плечи. — Ты половину этого груза на себе тащишь. Если бы не ты, я бы уже с ума сошёл.

— Если бы не я, ничего бы этого не было, — возражает Дэвид, разворачиваясь к Дону лицом.

— Меня бы не было, Поз. Меня.

У Дэвида мурашки бегут по спине от этих слов. От того, до какой степени Дон уверен, что это правда. Они стоят, обнявшись, почти минуту. Наконец, Дэвид заставляет себя оторваться:

— Иди, Дон. Не оставляй её одну, это невежливо, в конце концов.

Дон вздыхает:

— Я сомневаюсь, что отказ от развода сейчас чем-то поможет.

— Хотя бы обсуди это. Ради детей. Прошу тебя.