Непокаянный (СИ)

— Я… попытаюсь. Спасибо тебе, родной мой.

— Удачи тебе.

Дон уже выходит, когда его телефон всё-таки начинает трезвонить. Найдя его, Скриппс коротко извиняется перед супругой, мол, срочный звонок, и уходит на кухню говорить. И после этого, не слишком решительно, Ханна всё же заглядывает в кабинет. Они с Дэвидом смотрят друг на друга.

Дэвид помнит, какой она была, когда Дон их только что познакомил. Спокойной, жизнерадостной, уверенной в себе. Дон сравнивал её с лампадой, сияющей внутренним светом, и Дэвид, пожалуй, был согласен с ним: он тоже видел в ней это. Но сегодня перед ним стоит словно другая женщина. Во взгляде читаются десяток вопросов и пара десятков тревог. Она сильно осунулась и выглядит практически на свои годы, чего на попадавшихся ему фотографиях Дэвид не видел ни разу. И самое главное, что почему-то только сейчас бросается ему в глаза — как ни странно, то, что именно она приходится матерью тем самым чудесным детям, к которым Дэвид успел уже так привязаться. И в Генри сквозят её черты, но особенно — в Элизабет. Рядом с Доном они кажутся его копией, но теперь их сходство с Ханной поражает Дэвида. И не только это заставляет его удержать те резкие слова, что рвались с языка после всего, чему он был свидетелем. Ведь злится он сейчас не столько лично на неё, сколько вообще на это вот мировоззрение, на толпы ретроградных лицемеров, пекущихся о семейных ценностях и любви к ближнему… до тех пор, пока этот ближний или член семьи не окажется геем. Ханна, совсем как его мать, не видит в этом двуличия или противоречия, и переубеждать её — не дело Дэвида, в общем-то. Ему сейчас важнее, может ли он Дональду хоть как-то помочь. А Дону просто необходимо поддерживать общение с супругой — ради детей. Он будет продолжать попытки помириться, Дэвид понимает это. Как бы она ни относилась к Дэвиду, как бы ни оскорбляла их обоих сейчас, при первом же шаге навстречу Дон простит её. Дэвид не может против этого возражать. И не будет. У него, наверное, всё же нет права судить эту женщину, судить других вообще неблагодарное занятие. Он ведь и сам не без греха: хоть никогда и не желал ей зла, но причиной — одной из причин — её беды он всё-таки стал.

Он не совсем понимает, для чего их незваная гостья заглянула сейчас в кабинет. Может быть, она сама этого не знает. Она оглядывает ряды книжных полок, стопки тетрадей на столе Дэвида, подержанный компьютер, купленный с рук, на столе Дона… и возвращается взглядом к его лицу. Как ни странно, в этом взгляде не видно особой ненависти. Взгляд скорее растерянный, а может быть и вопросительный, и тревожный. Дэвид старается выдержать этот взгляд, молчит и ждёт. Ему чудовищно неловко, и большинство слов в такой ситуации, пожалуй, совершенно неуместны.

— Он… мучается? — тихо спрашивает она. Видимо, слышала их разговор сквозь приоткрытую Доном дверь.

— Да.

— Ты-то откуда знаешь?

Кому же ещё это знать, как не Дэвиду? Что за странный вопрос?

Он подходит поближе и говорит ей тихо, но горячо:

— Он почти не спит. Хорошо если часа три в сутки. У него чёртов гастрит развивается, и не из-за неправильного питания, я тебя уверяю, — Дэвид умолкает, но после паузы всё же решается сказать о самом главном: — Он без них никогда жизни не представлял. Не… наказывай его так, — и, отведя взгляд, добавляет: — Это моя вина.

Не то чтобы он действительно так считал. Но он надеется, что Дону станет легче, если она будет так считать. Почти по Шекспиру получается.*

— Он никогда не говорил, что это твоя вина.

— Он во всём себя винит, ты же знаешь его.

— Значит… не меня?

— Нет. О матери своих детей он такого никогда не скажет.

«И я не скажу, — понимает он вдруг. — Ради Дона я этого не скажу тоже». Но всё-таки хочет добавить ещё кое-что.

— Тогда, в Оксфорде, когда он встретил тебя… я был счастлив, — вполголоса признаётся он. — Я видел, как ты любишь его, как он тебя любит. Я даже представить не мог, что у меня был какой-то шанс. И, кроме всего, я был очень рад, что ему не грозят все эти нелепые обвинения, с которыми я то и дело в разной форме сталкивался… А теперь ты говоришь такое ему. Это кошмарный сон.

— Так зачем? Зачем вы сейчас всё это… устроили?

— Я не хочу говорить с тобой об этом, — он слышал, что она отвечает Дону на слова о любви. — Пожалуйста, просто уйди. Не знаю, зачем тебе номинальный супруг, но пусть будет, как ты хочешь. Перестань мучить его. Он на всю оставшуюся жизнь уже намучился.

— Да мне не… — начинает она, но обрывает себя: — Ты прав, говорить с тобой об этом нет смысла.

И выходит. Дожидается Дона и к его удивлению прощается с ним. Говорит: «Я перезвоню». Дон в недоумении: «Что это было?» А Дэвид вздыхает: «Не знаю, но рад, что оно закончилось».

***