– Это все, что мне удалось найти. Но официальная регистрация рождений, смертей и браков ведется только с 1837 года. И большая часть приходских записей не сохранилась. Так что было довольно легко не попасть в систему, особенно если семья была бедная.
Кейт благодарит его, стараясь прогнать от себя горечь разочарования. На самом деле она сама не знает, чего ожидала. Что так же легко извлечет историю семьи из мрака прошлого, как извлекла насекомых из земли? Что эти знания помогут ей понять саму себя?
Но по крайней мере она уходит не с пустыми руками.
По пути к выходу она снова и снова прокручивает в голове этот фрагмент беседы, как будто рассматривая ценную реликвию.
Она едет домой; вечернее солнце окрашивает холмы в розовый. Века проходят, а пейзаж все тот же: раздольные луга, скалистые утесы. Озера сланцевого цвета. Альта Вейворд – кем бы она ни была – тоже когда-то смотрела на эти холмы.
Кейт воображает молодую женщину с бледным лицом, которую на рассвете тащат на костер или виселицу… Вздрогнув, Кейт выбрасывает этот образ из головы.
Двадцать один. Почти на десять лет моложе, чем сейчас Кейт. Она вспоминает себя в этом возрасте: напряженная и настороженная, детский задор давно угас. Но она была свободна, в самом деле свободна, особенно по сравнению с женщинами, которые были ее предками. Она вспоминает Элизабет, свою прабабушку, умершую при родах, и автоматически тянется к своему животу. Двадцать первый век обеспечил ей определенную защиту. Но не защитил ее от Саймона. Она вспоминает его лицо; то, как непредсказуемо менялись его выражения. Иногда он смотрел на нее с той же нежностью, как на заре их отношений, когда она верила в их любовь. Когда легчайшего прикосновения его руки к ее было достаточно, чтобы ее сердце забилось чаще. Но потом она делала что-нибудь (или говорила что-нибудь), что ему не нравилось, и тогда в его взгляде проступало отвращение. Шрам на руке Кейт пульсирует.
Все эти годы. Пойманная в ловушку жестокого танца, движения которого никогда не могла предугадать.
Возможно, все не так уж сильно изменилось.
«Было довольно легко не попасть в систему», – сказал мужчина из архивов. Но, возможно, предки Кейт – Вейворды – просто хотели затаиться, учитывая, что случилось с Альтой? В конце концов, официальное упоминание появилось благодаря тому, что Элизабет вышла замуж за Руперта. Благодаря отношениям с мужчиной.
Кейт лучше, чем кто-либо, знает, насколько опасны могут быть мужчины.
Эта мысль приводит ее в ярость. Она и сама не знает, то ли это новое чувство, то ли оно всегда было рядом, но заглушалось страхом. Но теперь оно бурлит в ее крови. Ярость. За себя. И за женщин, что были до нее.
У ее дочери все будет по-другому. Она позаботится об этом.
И поэтому Кейт должна быть храброй.
Сейчас три пополудни. До закрытия «Книг и подарков Киркби» осталось не так много времени.
Она стоит в промозглой ванной комнате тети Вайолет, рассматривая себя в зеркале. За окном вьется плющ, солнечные лучи проникают сквозь, так что Кейт словно купается в зеленом свете.
Уже давно она не рассматривала себя как следует. Последние годы она не переносила вида своего обнаженного тела. Все эти вечера, когда ей приходилось облачать свою плоть в то нижнее белье, которое желал видеть на ней Саймон. Когда ей приходилось лежать, а он распоряжался ее конечностями как хотел. Она превратилась в сосуд. И только.
Возможно, поэтому ей была ненавистна сама мысль о беременности, когда она жила с ним. Она чувствовала себя лишь средством для достижения цели.
Но. Она не знала, что все будет вот так.
Сейчас Кейт оценивающе глядит на себя в зеркало. На сильные линии рук и ног, на то, как раздались бедра. Как начал округляться живот. Грудь поражает ее: соски потемнели, ярко-голубые вены проступают сквозь кожу. Родинка между грудями тоже потемнела – от рубинового до багрового.
Даже ее кожа изменилась: стала более гладкой и плотной. Кейт будто в броне.
В броне, готовая защитить свою дочь.
Сила этого чувства – любви, бурлящей в ее венах, – потрясает ее. Как и обжигающая ясность того, что она сделает все что угодно, лишь бы ее ребенок был в безопасности.
В голове непрошено вспыхивает воспоминание о той аварии. Рука отца на ее плече, грубо и отчаянно выталкивающая ее из-под колес машины. Чувствовал ли и он что-то подобное?
Она отмахивается от этого воспоминания, снова фокусируя взгляд на женщине в зеркале. Женщине, в которой едва может признать саму себя.
Она выглядит – и чувствует себя – сильной.
Лишь одно ей хочется изменить.
Хозяйственные ножницы тети Вайолет лежат рядом с раковиной. Она подносит их к голове и начинает стричь, с улыбкой наблюдая, как обесцвеченные металлические пряди волос падают на пол. Когда она заканчивает, оставшиеся волосы образуют лишь темный ореол вокруг головы.
Прежде чем выйти из дома, она одевается.