Непокорный рыцарь

Затем его рука задевает мою грудь, и я вздрагиваю, потому что это прикосновение к соску посылает по моему телу электрический разряд. Неро отстраняется, на его лице написано удивление, почти ужас.

Затем он уходит.

И я остаюсь в одиночестве сидеть на кровати, несколько часов размышляя, почему я дала себя поцеловать. И почему он вообще этого захотел.

* * *

На следующее утро я просыпаюсь с затуманенной и гудящей головой.

Я редко пью, так что те два бокала пива, что я опрокинула в доме Ливая, явно не пошли мне на пользу.

Я вваливаюсь на кухню, где, разложив по всему столу учебники, уже сидит Вик и что-то пишет, почти касаясь носом тетради.

– Что ты делаешь? – с подозрением спрашиваю я.

– Я записался на курсы, как ты мне и сказала, – отвечает он.

Судя по его смиренному заискивающему лицу, брат явно хочет загладить свою вину.

Он знает, что теперь я вынуждена толкать дурь для Ливая Каргилла, но об офицере Шульце я Вику не рассказывала. Нет ничего опаснее, чем работать на полицейского в Олд-Тауне. Если бы Вик знал, чем я занимаюсь, ему самому грозила бы опасность.

– Что пишешь? – спрашиваю я.

– Эволюционную биологию, – отвечает он. – Все о естественном отборе, общем происхождении и видообразовании.

– Это типа истории с Менделем и горохом? – уточняю я.

Я смутно помню, как заполняла кучу квадратиков, которые должны были научить нас рецессивным и доминантным признакам.

– Да, вроде того, – говорит Вик.

– Что за диаграмма с наследственностью? – спрашиваю я.

– Решетка Пеннета.

– О, это я помню.

– Ну, ее мы проходили еще на школьной биологии, – говорит Вик. – Это более продвинутый уровень. Гляди…

Он стучит пальцем по раскрытой тетради и жестом приглашает меня сесть рядом и посмотреть вместе с ним.

– Смотри, я читаю об эпигенетике, которая представляет собой модификацию экспрессии генов, а не изменение самого генетического кода.

Вик прочитал это не по книге, а просто выпалил из головы. Мой брат чертовски умный. Вот почему мне невыносима мысль, что он может прозябать всю жизнь разнорабочим или, что еще хуже, безработным. Гнить в тюрьме из-за того, что по глупости доверился кому-то вроде Ливая.

– Но обрати внимание, – говорит Вик, показывая мне на учебник. – Здесь идет речь о наследственных мутациях. Вот эта связана с геном FOXC2, она называется «дистихиаз». Такая мутация была у Элизабет Тейлор – ресницы растут в два ряда.

– Это круто! – говорю я, пытаясь вспомнить, как выглядела Элизабет Тейлор.

– У меня она тоже есть! – гордо говорит брат.

– Что? – Я наклоняюсь ближе, чтобы рассмотреть его лицо.

У Вика действительно очень густые ресницы. В детстве из-за этого его часто принимали за девочку – особенно если мы не успевали его вовремя подстричь.

– Откуда ты знаешь, что у тебя он есть? – спрашиваю я.

– Потому что гляди – мои ресницы не просто густые. Они растут в два ряда.

Я внимательно разглядываю его глаза. Вик прав – ресницы растут одна над другой, а не просто в один ряд.

– Это… плохо? – спрашиваю я.

– Это может вызывать раздражение, – говорит он. – Но у меня, к счастью, такого нет. Дистихиаз встречается очень редко. Но это аутосомно-доминантное расстройство.

Я в непонимании смотрю на него.

– Передается от родителя ребенку, – услужливо подсказывает Вик.

– У мамы он был?

– Откуда мне знать? – хмурится брат.

Иногда я забываю, что он совсем ее не помнит. Мать никогда не навещала Вика с тех пор, как оставила его на нашем пороге.

Думаю, папа иногда общался с ней. Более того, теперь я почти уверена в этом после того, что сказала мне Эли. Только от отца мама могла получить ту фотографию.

Эли сказала, что мама повесила ее на зеркало. От этого мне не по себе.

На самом деле это меня бесит. У нее не было никакого права иметь мою фотографию, если она ни разу не удосужилась прийти и посмотреть на свою настоящую дочь во плоти, хотя я все это время жила в том же районе.

– Это действительно круто, – говорю я Вику, пытаясь выкинуть из головы мысли о нашей матери. – Рада, что ты занимаешься.

– Мне нужно пройти весь курс до конца лета, – отмечает он.

– Здорово, Вик. Я горжусь тобой, чувак.

Я взъерошиваю его карамельного цвета волосы, вставая из-за стола. Вик действительно очень красивый парень. Он перенял много маминых черт, хотя брат гораздо светлее.

Я пытаюсь вспомнить, были ли у мамы густые ресницы. У нее были большие темные глаза, как у нас с Виком, но я не припомню, чтобы ресницы были какими-то особенными.

Вообще, как бы мне ни было неприятно это признавать, единственный человек, у которого я видела такие же ресницы, как у брата, – это Белла Пейдж. И я знаю ее достаточно давно, чтобы понимать, что они были такими еще в детстве. Она не наращивала их, как большинство девушек в наши дни. У Беллы всегда были густые темные ресницы, даже когда она была просто тощей светленькой девчонкой…

Мой желудок странно сжимается.