Непонятный роман

– Ну потому что есть два подхода. Первый – это если мы думаем, что нужно напечатать на бумажке слова, что наркотики вредны, и их никому нельзя, и от этого все перестанут их употреблять. Второй – если мы все-таки догадываемся, что наркотики не побеждаются печатанием на бумажке слов об их вреде, и начинаем думать, как в борьбе с наркотиками уменьшать вред от них. Ну или, для начала, хотя бы не увеличивать.

– В смысле не увеличивать?

– Разве сидеть в тюрьме не вреднее для здоровья, чем употреблять то, что эвфемистически?..

– …Опять твой излишний оптимизм! Бесконечный, необоснованный, в чем-то даже наглый оптимизм…

– Ну а куда нам дальше двигаться с сегодняшней логикой? Запретить бухло и сажать людей за стакан вина?

– Этого не будет никогда, ты знаешь.

– Даже не знаю, как и благодарить.

– Так что должен был делать Ерофеев?

– Не знаю. Наверное, ничего нельзя было сделать, и это и страшно.

– А Довлатов?

– Довлатов мог бы попробовать пересесть. Ну и разговор у нас – советы мертвым писателям.

– То есть, нравится Довлатов?

– Конечно, а кому он не нравится.

– И ты хотел бы так же?

– Умереть от запоя в расцвете таланта?

– Прости, я, конечно, имел в виду, хотел бы ты такой же славы и народной любви, как у Довлатова?

– Конечно, хотел бы, а кто бы не хотел. Только, конечно, при жизни. И еще, если можно, без хлеба.

– При жизни без хлеба это как?

– Без наркомании и запоев.

– А так разве бывает?

– Не бывает, но мы должны к этому стремиться.

– Как бы ты хотел умереть?

– Глубоким, всем надоевшим стариком, чтобы обступившие меня взрослые дети и молодые внуки вздохнули с положенной грустью, но главным образом с облегчением. Мол, пожил дедушка – всем бы так, но уже достаточно. Такая эмоция чтобы у них была.

– То есть ролевая модель – все-таки Толстой?

– Да как ты надоел со своим Толстым.

– Он твой вообще-то.

– Толстой вообще-то не очень хорошо умер.

– Но ты хочешь быть стариком?

– Конечно. Мне стало интересно представлять, как это – быть стариком. Мне даже само слово «старик» кажется не грубоватым, а наоборот, таким ласково-уважительным. «Холстомера» он написал именно стариком. И у меня мурашки, даже когда я просто ставлю рядом два этих слова: «холстомер» и «старик». Он ведь про себя это написал.

– Смотри. Толстой написал «Холстомера» в пятьдесят восемь лет, и ты говоришь «старик».

– Ну по тем временам конечно.

– А Довлатов умер в сорок восемь, и ты говоришь «в расцвете сил».

– «В расцвете таланта» я говорю.

– Неважно. Всего десять лет разницы.

– И?

– Как бы ты хотел – как Довлатов или как Толстой?

– Можно я немного сокращу? Я просто могу сразу вам дать красивый закругляющий конец для этого эпизода.

– Давай! А потом выпьем.

– То есть, понравился коньяк?

– Пацаны сбегали за новым, нормальным. Но я тебя, конечно, угощу.

– Конечно, мой-то, который не очень, уже выпили…

– Давай свой красивый закругляющий конец. Раз, два…

– Я бы хотел состариться с Соней и жить с ней у моря. Необязательно за границей, если к тому времени не запретят жить у моря у нас, я бы, конечно, хотел жить у моря у нас. Краснодарский край отлично подойдет, главное, чтобы не в самом Краснодаре…

– Так, ты сейчас что-то обижаешь краснодарцев, не подходит для красивого закругляющего конца.

– Да не обижаю я! Я просто ферму хочу, поэтому говорю, что не в Краснодаре, не в городе…

– И без этого вот «запретят жить»! А то вдруг слово «запретят» тоже запретят.

– Я просто говорю, что при прочих равных я хотел бы жить у нас.

– Давай уже красивый закругляющий конец.

– Я бы хотел состариться и жить с Соней у моря. Чтобы у нас была ферма, и она выращивала бы там свой виноград, а я бы выращивал свое, то, что…

– Эвфемистически…

– …Да. И мы бы так презрительно посматривали на огороды друг друга. Но я бы у нее, конечно, воровал виноград по ночам, а она бы на меня ругалась, что его нельзя есть, потому что он для вина.

– «Это на Новый год».

– Да-да. Однажды, в самом начале, мы накупили на Москворецком рынке винограда, объелись, и Соня сказала, что все равно будет ночью вставать и «воровать» его из моего холодильника. У меня до сих пор мурашки от этого «воровать». Как у Чехова в «Мужиках», кажется: «…ели утром, в обед и вечером, ели помногу, и потом еще ночью вставали, чтобы поесть». Такая вот непонятная мечта, прикинь.

– Всё! Пацаны? Нормально? Давайте коньяк. Вот это я понимаю коньяк, а не то что у некоторых. Кстати, как ты думаешь, Толстому понравилась бы собянинская Москва? Яндекс в Хамовниках, вот это все?

– Нет конечно. Да даже не собянинская, а все эти девушки с губами и ногтями. Он ругался бы страшно.

– Но все всё равно кайфовали бы от такого пиара, да?

– Да… Ровером яндексовским присылали бы ему подарочки. А на ровер даже он не смог бы ругаться, у него же дизайн специальный, антивандальная милота. Чтобы его по возможности никто не обижал.

– Блин, антивандальная милота…

– Да не, он в деревне бы так же жил и оттуда бы так же ругался.

13:44 Отрицательность

– И как мы будем выбираться из этого Орехова-Зуева?

– По карте, как ты говоришь.

– Иван, у меня предел. Надо заканчивать эту нашу эпопею.