Непонятый «Евгений Онегин»

В четвертой главе биография героя (естественно, за счет отбрасывания начала светской жизни героя в прошлое) удлиняется. Теперь героический 1812 год вошел в зону сознательной жизни героя: получается, что Онегин начал светскую жизнь в 1812 году (1820–8=1812; «очевидно, осенью, после изгнания Наполеона из России»[204], полагает С. М. Бонди, щадя репутацию героя). Ю. М. Лотман приводит факты, когда будущие декабристы вступали в армию семнадцати, шестнадцати и даже пятнадцати лет. Однако Онегин, с полным основанием замечает исследователь, «не похож на такую молодежь»[205].

Пробел в биографии героя[206], как он реагировал на события войны, заполнить невозможно: никаких пушкинских знаков для этого нет. Но все-таки, учитывая степень вероятности, не будем делать предположений, роняющих престиж Онегина, такого типа: начиная самостоятельную светскую жизнь в зоне исторического 1812 года, Онегин проявляет себя не как патриот, но всего лишь как паркетный шаркун. Надо полагать, Пушкин, удлиняя биографию героя в четвертой главе (писалось это до обнаружения заговора), по-прежнему исходил исключительно из психологических мотивировок. Он развел совершеннолетие свое и героя двумя годами; они воспринимались современниками, а полное совпадение возраста было ни к чему. Проекция судьбы героя на реально-историческое время, конкретно — на 1812 год никак не входила в творческую задачу поэта, близость начала светской жизни героя к событиям Отечественной войны оказалась случайной и не имела маркирующего характера (в этом эпизоде — и в это время — нет сверки с календарем). К тому же Онегин — не устроитель, а всего лишь участник светской жизни, а само изображение ее в романе соответствует устойчивому, обыкновенному, «мирному» характеру, ничуть не корректируется особенностями исторического (в данном случае — военного или предвоенного) времени.

Разные модели светского поведения Пушкин показал в «Романе в письмах»: «В то время строгость правил и политическая экономия были в моде. Мы являлись на балы, не снимая шпаг, нам было неприлично танцевать и некогда заниматься дамами. Честь имею донести тебе, теперь это всё переменилось. Французский кадриль заменил Адама Смита, всякий волочится и веселится как умеет». Понятно, какие обыкновения усваивает Онегин (вот Адам Смит достался ему по прежней моде).

С не меньшей уверенностью можно утверждать, что задача конкретизировать исторический фон при изображении героя встала перед Пушкиным, когда он оканчивал роман. Вводя в повествование тему героической Москвы 1812 года, Пушкин делает это от своего лица, в форме ассоциативного так называемого «лирического отступления». С судьбой героя авторское рассуждение никак не связано. Вносить какие-то изменения в биографию героя было бы не очень удобно: это делало бы возвращение к предыстории Онегина, поправляя ее, многократным. К слову, в черновиках седьмой главы пробовалась форма, в принципе позволявшая решить эту проблему, — Альбом Онегина. Но сохранившийся текст — это в основном лирический интимный дневник одного любовного романа героя. Размышлений на общие темы немного, приведу самое любопытное:

В Коране много мыслей здравых,
Вот, например, пред каждым сном
Молись, беги путей лукавых,
Чти бога и не спорь с глупцом.

Апелляция к здравому смыслу не подталкивает героя к активным действиям.

В повествовательном плане включение в роман декабристской темы легче всего достигалось бы сюжетно. Соответствовал ли этому предназначению герой? Об этом будет надобность размышлять, но раньше выяснилось, что этот вариант, возникавший тем не менее в сознании поэта, оказался абсолютно невозможен по цензурным условиям.

Что тут делать, как быть? В идейном плане поэт сделал упор на перекличку эпох. Он воспел героическую Москву 1812 года. Не обязательно было прорисовывать следствие, если показана причина; следствие 1812 года — 1825 год. В биографии героя аналогия не годилась. Пушкин пошел другим путем, не оглядываясь на (в общем-то, непримечательное в этом плане) прошлое героя. Но вновь подчеркнем: пушкинский герой — только временный баловень успехов в вихре света, а потом человек с преждевременной старостью души, отступник света, сделавший себя сам. После трагедии 14 декабря и обнаружения предшествовавшего заговора, завершая роман, дорисовывая героя, Пушкин дает возможность ответить на вопрос, кто же теперь Онегин как тип русской жизни.

Декабристский потенциал героя

Онегин в четвертой главе — это человек околодекабристского круга.