Непонятый «Евгений Онегин»

О, кто б немых ее страданий
В сей быстрый миг не прочитал!
Кто прежней Тани, бедной Тани
Теперь в княгине б не узнал!

Но явленный облик прежней Татьяны — при последней встрече — уже никак не влияет на формирование отношения к ней со стороны героя.

Да, Онегин имеет дело только с новой Татьяной. Это не значит, что прежняя Татьяна забыта им. Именно прежний ее облик восстанавливает перед ним «пестрый фараон» воображения:

То сельский дом — и у окна
Сидит она… — и всё она!..

Прежнее не забыто, а новое манит; то и другое вместе сильнее и действеннее, чем порознь: «светская» Татьяна ближе, понятнее и дороже Онегину, с другой стороны, конфликтные отношения героя со светом добавляют очарования воспоминаниям о девочке «влюбленной, бедной и простой».

Не приходится сомневаться, что влюбленный Онегин воспринимает мир и шире, и глубже, чем раньше. Его сознанию становится доступным обаяние «тайных преданий / Сердечной, темной старины», столь важных для мира «деревенской» Татьяны. Не менее влечет его к себе обаяние безупречных светских манер знатной дамы. Послушаем Пушкина:

Как походил он на поэта,
Когда в углу сидел один,
И перед ним пылал камин,
И он мурлыкал…

По логике исследователей, говорящих о сближении миров Онегина и Татьяны на «народной» почве, Онегин должен был бы «мурлыкать» «Девицы, красавицы, / Душеньки, подруженьки…» или нечто иное в подобном жанре. У Пушкина совсем не то:

И он мурлыкал: Benedetta
Иль Idol mio и ронял
В огонь то туфлю, то журнал.

Обновленный Онегин по-прежнему выговаривает свое состояние языком итальянских арий.

Не к худшему в глазах Онегина переменилась Татьяна. Вновь повторю: сближение внутренних миров пушкинских героев взаимно.

Последнее свидание

Почему же Татьяна (любя Онегина!) не ответила на его возвышенную любовь?

Нельзя не отметить, что через сознание Пушкина проходил вариант решительного разрыва Татьяны с Онегиным. Первый вариант концовки монолога-отповеди Татьяны заканчивался резко[223]: «Подите… полно — я молчу — / Я вас и видеть не хочу!». Но такие категоричные решения не в пушкинской (альтернативной!) манере. Разрыв с героем происходит, но он смягчен признанием в сохраняющейся любви Татьяны. Не сам факт, который очевиден, нам интересен, а его психологическое объяснение.

Тем существеннее такой подход, что он завершает своеобразную триаду этапов понимания Татьяной внутреннего мира героя; предположение (в письме) — «яснее понимать» (в опустевшем кабинете Онегина) — «ей внятно всё» (на последней встрече). Кажется, третье звено цепочки понимания героиней смутившего ее покой сулит переакцентировку приемов изображения. Чего же более: бери готовенькое у автора! Если «ей внятно всё», значит, и нам будет внятно всё? Но радоваться не приходится. Уже отмечалось, что главное обозначение («внятно всё») выражено местоимением, которое лишь указывает на предмет, имя которому мы, читатели, должны дать сами (это имя существительное, если хотим добраться до сути).

Так и поступают исследователи, а в результате на вопрос, почему Татьяна отвергла любовь Онегина, ответов-предположений — на любой вкус! Из-за страха перед общественным мнением, утверждал Белинский (VII, 500). Потому что все упирается в вопрос «Как изменилася Татьяна!» — «кардинальный для понимания финала романа»[224], — полагает Г. П. Макогоненко. Здесь просто недоразумение непонимания, считает Г. А. Гуковский: в деревне Онегин не понял любви Татьяны, теперь она платит той же монетой[225]. Татьяну «оскорбляет некоторый преднамеренный расчет Онегина в запоздалом ухаживании за ней»[226], — утверждает В. И. Кулешов. Татьяна хорошо понимает Онегина, еще резче судит Г. Н. Поспелов; она видит, что герой охвачен всего лишь «любовной прихотью» и «предлагает ей слишком мало»[227]. Дело не в Татьяне, а в Онегине, который в ее глазах уже не тот герой, — точка зрения Б. С. Мейлаха[228].

Дело в самой натуре Татьяны, пишет С. М. Бонди, в ее сильно развитом чувстве долга, «которое берет у нее верх над самыми сильными ее чувствами»[229]. Недостатка в предположениях, как видим, нет. Ничего удивительного! Ведь перед нами сложнейший — при внешней скупости — образец пушкинского психологического анализа. Речь Татьяны, обращенная к Онегину, отмечает С. М. Бонди, «представляет собой в художественном отношении одну из вершин пушкинского творчества, да, пожалуй, и всей русской литературы» (с. 36).