Непонятый «Евгений Онегин»

Сквозная тема развернутого на три строфы рассуждения — «Кого ж любить? Кому же верить?» Проще всего, конечно, уловить в этих строфах авторскую иронию: она несомненна. И в самом деле, наивно было бы думать, что поэт всерьез предлагает выбрать предмет любви из скромного трио «родных людей», «красавиц нежных» и «самого себя», с явным предпочтением последнего. Но авторское чувство остается сложным: оно не сводится к иронии.

В полном объеме авторское рассуждение еще пространнее, охватывая и предшествующие две строфы; в них идет речь о людском недоброхотстве, о способности «друзей» беззлобно распространять любую клевету. А ранее, во второй главе, шли авторские сетования на то, что люди становятся «от делать нечего друзья», — и даже такая дружба становится редкостью: «Мы все глядим в Наполеоны…» Та же мысль развивается в третьей главе: «А нынче все умы в тумане, / Мораль на нас наводит сон…» (А это фон, на котором Онегин дает Татьяне урок нравственности).

А от иронических советов читателю любить самого себя следует переход к описанию горестных переживаний Татьяны, которые автор вынужден прервать восклицанием: «Но полно. Надо мне скорей / Развеселить воображенье / Картиной счастливой любви». Но картина «счастливой любви» оборачивается картиной надуманной любви к героине-пустышке, которая серьезного чувства не заслуживает (к этой картине рассуждение о любви «красавиц нежных» оказывается прямым прологом), и она заканчивается тяжелым предчувствием: «Он был любим… по крайней мере / Так думал он, и был счастлив».

В таком солидном обрамлении центральное по положению и весьма объемное рассуждение Пушкина на тему «Кого ж любить?» никак не выглядит безобидной шуткой над читателем-обывателем. Но оно воспринимается тем, чем и является: кульминационным звеном в общей цепи невеселых размышлений о бездуховности человеческих отношений, которую несет новый, железный век. Ирония беседы с читателем не отменяется, но воспринимается иной: не беззаботной и односторонней, а горестной, обоюдоострой, направленной и против самое себя, поскольку за шутливой формой проглядывает отнюдь не шутливое содержание.

Таков новый тип авторских рассуждений (назову их дублируемыми или пунктирными): они еще в большей степени, чем ассоциативные рассуждения, повышают содержательную емкость романа. Пушкину не требуется договаривать всего словом: между взаимодействующими рассуждениями развертывается пространство, оно должно быть заполненным сопереживающим (а не произвольно «автобиографическим», как полагает В. С. Непомнящий) раздумием читателя.

Сквозные рассуждения

Но и это еще не все. Чем больше размышляешь над романом, чем пристальнее вглядываешься в его ткань, тем явственнее различаешь, что многие авторские размышления, возникающие по бесконечно разнообразным поводам, принимающие различную форму — от попутного, лаконичного (часто афористического) замечания до развернутого на несколько строф рассуждения, — идут не разрозненно и хаотично, отнюдь не только в потоке случайных лирических ассоциаций, а складываются в четко очерченную систему с фиксируемой собственной композиционной организацией. Такой тип авторских рассуждений (назову их сквозными) требует не ограничиваться описательным собиранием разрозненных, хотя и поучительных даже в отдельности попутных авторских замечаний, но улавливать их внутреннюю взаимосвязь; в этом случае заметнее и богатство смысловых оттенков, и их конкретное интонационное звучание.

«Евгений Онегин» — роман о любви, роман о трудных поисках смысла жизни. Естественно, что в художественной ткани романа много авторских рассуждений на морально-этические и философские темы. Попробуем рассмотреть их как целое, как «нравственно-философскую энциклопедию» романа.

Разговор о любви в «Онегине» ведет эпический (сочетающий личное и обобщенное, с преобладанием обобщенного) и лирический (биографический) автор: слишком интимно трепетна тема, чтобы вовсе отрешиться от собственного «я», слишком универсальна тема, чтобы все свести к индивидуальному опыту «я».

Рассуждения о любви эпического повествователя обладают особенно четкой внутренней композиционной организованностью.

Начинаются они в первой главе — и в соответствии с общей ее легкой, игривой интонацией долгое время остаются в сфере «науки страсти нежной»: хотя темперамент автора ее и побеждает, поэт не выводит, по целому ряду причин, своих интересов за круг интересов светского общества.