Непонимание (СИ)

Всю дорогу я клевал носом и норовил заснуть прямо в лифте, пока мы поднимались на этаж Билла. Дверь после примерно третьего звонка открыла высокая женщина в халате, банном полотенце на голове, с лицом, измазанным какой-то зеленой субстанцией, и двумя огуречными ломтиками вместо глаз. Увидев ее, я сначала подумал, что мне опять снится тот сон, будто меня похитил инопланетный космический корабль, но стоило Тому заговорить с ней, как я понял, что уже проснулся.

- Здравствуйте, - бодро и звонко сказал Том, будто дошкольник на утреннике. – Мы к Биллу, он нас ждет.

Женщина-пришелец сняла с глаза один кругляшок, отправила его в рот и посторонилась, приглашая нас зайти.

- Прямо по коридору, вторая дверь налево, - сказала она, жуя, и скрылась в глубине квартиры.

- Странно, она даже не спросила нас, кто мы такие и зачем пришли, - недоуменно шепнул Том.

- Наверное, привыкла, что к Биллу всякие подозрительные личности шастают без конца.

Том бросил мне злобный взгляд и пошел искать комнату Билла. Искомая дверь нашлась быстро – глянцевый плакат Мерлина Менсона во весь рост на ней дал нам подсказку. Каулитц постучал.

- Кто там? – Послышался приглушенный голос из-за нее.

- Билли, это я, Том! Мы уже приехали!

- Хорошо! Нет, не входи! – Завизжал Билл, когда Том приоткрыл дверь. – Я скоро сам приду. Иди пока, посиди где-нибудь.

Том пожал плечами и развернулся ко мне. Мы в нерешительности топтались в коридоре, никому не было дела до нас. Мимо прошел длинный черный кот в ошейнике, но и он не обратил на нас внимания, что крайне нетипично для кошек, ведь обычно они обнюхивают все незнакомое, исследуют.

- Пошли что ли, посидим где, - пробормотал друг. Мы двинулись вглубь квартиры, заглядывая в комнаты в поисках временного убежища. Квартира вроде небольшая, обыкновенная, как у всех, а ощущение, будто попали в лабиринт Минотавра. Все из-за огромного количества различных тумбочек, столиков и подставок, коими квартира была просто усеяна. В конце коридора мы наткнулись на подобие гостиной, точнее раньше, возможно, здесь была гостиная, а теперь вся она была перегорожена стеллажами и шкафами, стояли голые и одетые в куски ткани манекены. Мы с Томом присели на небольшой диван кислотного розового цвета в углу и стали ждать Билла.

Обстановка в этой квартире была какой-то будуарно-вычурной и при этом абсолютно лишенной какого-либо порядка, системности и стилевой принадлежности. Билл говорил, что его мать – дизайнер, вот ее дом и производил впечатление захламленной мастерской, а не уютного жилища. Если Билл воспитывался в таком бардаке, то неудивительно, что и в голове у него бардак.

Я с настороженностью разглядывал интерьер комнаты и не сразу заметил, что Каулитц сидит и хихикает в кулак, весь трясясь от сдерживаемого смеха.

- Чего ты?

- Густ… пхи-хи, Густ, смотри… пхи, это ж надо так!

- Что? – Я вытянул шею и увидел то, что так насмешило Тома. На кресле у противоположной стены лежала подушка, а на ней – маленькая лохматая собака, каким-то невменяемым человеком, наряженная в комбинезон в черно-белую клетку. На голове между ушей у нее был завязан розовый бантик, а само животное явно не отличалось интеллектом, с увлечением поедая золотистую пушистую кисточку из каймы, пришитой к подушке.

- Пхи-хи-хи… ой, не могу, помру сейчас… Густ, собаку одели, прикинь! Это что за собака вообще? На пуделя не похоже.

- Болонка. Только стриженная.

- Как ты сказал – болванка? Гы-гы-гы…

- Хватит что ли. Собак никогда не видел? Ты вообще-то в гости к своей даме пришел, веди себя прилично.

- А, да, точно. – Том выпрямился и сложил руки на коленях, но тут же снова прыснул. А мне вот было не смешно, а жалко бедное животное. Куда только Гринпис смотрит? Вымирающие моржи и тигры – это, конечно, важно, да только вот такие несчастные домашние собачки от рук гламурных львиц страдают куда чаще и куда больше, чем киты от рук браконьеров.

- А вот и я! Извините, что так долго, просто не мог же я выйти к вам в чем мать родила.

- Ты, что, был у себя в комнате голышом? – Ухмыльнулся Том, кладя руку на талию Билла, когда тот присел рядом.

- Нет, в смысле – не накрашенным, - ответил тот.

- Ты бываешь не накрашенным? А я думал, что ты и спишь в косметике, - съязвил я, с неодобрением замечая ногти Билла, ползущие по коленке Каулитца.

- А я думаю, что ты слишком много думаешь, Густав, - ответил Билл. – Все мозги себе уже издумал, вторсырье перерабатываешь.

- Мозг – он один, и он не может быть вторсырьем, так как срок его работы при должной заботе и непрерывном умственном развитии может составлять две сотни лет, точно так же, как и прочих человеческих внутренних органов.

Они оба уставились на меня, как на идиота, с неверием и даже каким-то испугом в глазах. Только у Тома взгляд затуманенный был немного, словно подернутый пеленой, как при катаракте или какой другой глазной болезни. Если бы не его, кхм, привязанность к Биллу, я так бы и считал, что выражение «любовь слепа» употребляется в образном значении.