Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

Я уже понял, что он из тех, кто не проигрывает. Те читатели, которые проглатывали его рецензии и считали, что смешнее его паясничанья ничего и быть не может, подтверждали, что он все делает правильно. Но то же самое подтверждали и те, кто считал его чумой и тратил время на то, чтобы об этом написать. Чем больше негодования было в их комментариях — тем лучше. Внимание есть внимание. Для Ярдли презрение было так же питательно, как и похвалы.

Пока никто не заставлял его отвечать за свои слова.

Поэтому, когда Томас присел рядом с ним, Ярдли снова испуганно заерзал. Томас умел не моргать очень долго. Его не напрягало молчание. Его не напрягал зрительный контакт. Он был мастером медленно кипящей враждебности.

— Все ненависти, которые у меня есть, честны. Они обоснованны, — сказал он. — Давай я расскажу тебе о некоторых. Я ненавижу мелких самодовольных хипстеров в старомодных кардиганах и очках с толстой черной оправой. Я ненавижу неискренность. Я ненавижу людей, которые говорят «извиняюсь». Я ненавижу людей, у которых не хватает смелости отстаивать свои так называемые убеждения. — Он откинул волосы со лба, чтобы они не мешали его свирепому взгляду. — Все мои ненависти заслуженны. Я вложил в них время и силы. Они чисты. А вот ты… ты позоришь эти идеалы.

Лишь теперь Томас поднял распечатку, но разворачивать ее не стал. Он и так помнил из нее все, что нужно.

— Тебя заводит, когда люди швыряются в тебя твоими же цитатами? «Чем слушать эту хрень еще хоть минуту, я предпочту, чтобы меня привязали к вбитым в землю кольям, а мучимый самым сильным несварением козел Сатаны навалил мне на лицо инфернальную дымящуюся кучу». Когда я прочитал эти слова, я не увидел в них гиперболы. Я увидел в них вызов, который ты бросаешь самому себе.

Пока Деррик понемногу складывал детали головоломки воедино, Томас поднялся.

— Боюсь тебя разочаровать, но Сатана для меня не реальней субботних мультиков. Может, ты это и заметил бы, если бы удосужился немного послушать альбом.

Все еще слабый после многочасового переезда под наркотиками, Деррик был не в состоянии сопротивляться Томасу, когда тот ухватил его за связанные ноги и протащил через половину луга туда, где уже были вбиты в землю четыре железных колышка.

— А вот в козлов я верю, — добавил он. — С них и начнем.

Деррик не слишком активно боролся, даже когда Томас одну за другой привязывал его конечности к кольям, хотя много чего высказал его удаляющейся спине.

И лишь когда Томас вернулся, выведя из амбара косматую и рогатую тварь, Мистер Солнышко заверещал по-настоящему.

* * *

Группа обитала в окрестностях Сиэтла, но почти никто не знал о том, что Томас Люндваль владеет этой уединенной фермой высоко в Каскадных горах за границей штата, в Орегоне. Знали остальные члены группы. Должно быть, знал какой-нибудь риелтор. Теперь еще и я. И Мистер Солнышко, разумеется, — а он был не из тех заслуживающих доверия людей, которых допускают во внутренний круг.

— Ты сказал, что ему никто не поверит, — напомнил я Томасу чуть позже, когда мы сидели на кухне коттеджа. — Я хочу знать, что ты в этом уверен. Я хочу знать, что, когда мы отвезем его домой, у этого не будет последствий. Потому что термин «федеральное преступление» придуман ровно для таких вот вещей.

Томаса это позабавило.

— А разве не поздновато уже просить гарантий?

— Я доверился тебе, когда на все остальное времени не было. Но я не говорил, что детали не будут иметь значение.

— Это верно, не говорил, — сказал Томас. — Пусть болтает сколько хочет, если не побоится, — звучать это будет как чистый бред. Он никогда не узнает, где именно побывал. Ты высадишь его у больницы, и с учетом того, сколько всякой дряни будет у него в крови, все решат, что он просто провел несколько дней в загуле. Пока его нет, один парень в Чикаго каждый день пользуется его банковской карточкой. И телефоном. В этом телефоне есть фотки, снятые пару дней назад, в клубе, и на них он вполне себе весел. А потом появится еще несколько, слишком смазанных, чтобы на них можно было что-нибудь разобрать. И на всех будут временные метки. Все это к нему вернется перед тем, как он очутится в реанимации. — Томас покачал перевернутыми ладонями, изображая весы. — Чему бы поверил ты?

Чуть позже, когда солнце начало садиться, Томас вышел наружу, чтобы вымыть Деррика Ярдли под шлангом, перетащить его на ночевку в сарай и отнести ему ужин.

Ярдли вел себя тихо — то ли охрип от криков, то ли несколько часов как понял, что это бессмысленно. Никто не придет, никто не услышат. До ближайшего соседа было не меньше мили извилистых дорог, а холмы и долины поглотят любой смертный звук.

Эта земля была создана для того, чтобы укрывать страдания от посторонних глаз и хранить их в тайне.