Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

О господи… пусть это будет не печь.

Потому что Зянг, Франческа и новая девица с растрепанными волосами и размазанной тушью… они лежали в этой комнате. Из клетки были видны только макушки и голые плечи. Их раздели. Их связали нейлоновой веревкой так, что они смотрели друг на друга, а их носы и груди соприкасались, и засунули в люк ногами вперед, как будто вязанку дров.

Так господи боже, пусть это будет не печь.

И Таннеру казалось, что это действительно не она. Чем внимательнее он приглядывался, тем меньше понимал, из чего сделаны стены. Они не выглядели металлическими, не были ровными и прямоугольными. Он не видел, где заканчивается комната. Казалось, что стены уходят вдаль, тянутся в темноту, черные и неровные, какие угодно, только не гладкие, где-то бугрящиеся, где-то щербатые, похожие на сделанную из угля глотку.

И что еще страннее — разве может из печи исходить такой холод? Пространство за открытым люком, казалось, выдыхает собственный воздух. Температура в комнате упала, должно быть, еще градусов на пятнадцать, в ней стало так холодно, что дыхание Таннера становилось облачками, уплывавшими к люку, как будто их что-то притягивало. Он не слышал о печах, способных на такое.

Если не считать той, что стояла в сарае Уэйда Шейверса.

Но здесь притяжение, холод, леденящий ужас были во множество раз сильнее.

Лежавшие в почерневшей пасти тоже начинали приходить в себя и пытались отползти друг от друга. Кто-то из них начал бормотать, а потом всхлипывать и рыдать, но кто именно — понять было нельзя. В этом месте все голоса звучали одинаково.

Таннер снова обрел дар речи. Он снова обрел способность двигаться. Он вернулся на свое место у прутьев клетки и забарабанил по ним, умоляя Аттилу и остальных остановиться, пожалуйста, остановиться. Да, он ломался. Очевидно. Вел себя так, словно им будет какое-то дело до того, что говорит одноразовый инструмент. Всего третье утро здесь, и он уже ломался.

Четверка успела стянуть противогазы. Женщина — Эви — подошла к люку, сжимая что-то в руке — меньше бильярдного шара, больше бейсбольного мяча, окрашенное в армейский оливковый цвет. Она выдернула чеку, позволила пружине вытолкнуть рычаг, и засунула гранату в промежуток между связанными телами пленников. Аттила захлопнул люк, оборвав их крики, и быстро повернул штурвал, чтобы запереть его, — как раз перед тем, как изнутри раздался приглушенный грохот взрыва, еще ближе подтолкнувший Таннера к грани потери рассудка.

Но еще более безумным было то, что звук взрыва не прекратился. Он продолжился, постепенно меняясь, удаляясь в невообразимую даль, словно по трубе, и в конце концов трансформировался в непрерывный звон. Он был гулким — нечто среднее между гудением колокола и гонга; это был звук призыва. От его глубины дрожал пол. Прутья клетки тряслись в руках Таннера.

Когда Аттила снова открыл люк, вид бойни оказался таким же ужасным, как Таннер и ожидал. Зянг, Франческа… он узнал их не слишком хорошо, на это у него не было времени, но он заботился о них так же неистово, как если бы они были друзьями. А теперь они вместе с только что приведенной девицей окрасили стены взрывной камеры. Они стекали с железной двери. Они стали мясом, и падалью, и мешаниной изломанных ребер.

Но вскоре, под взглядами неподвижно стоящих Аттилы и его приспешников, они снова зашевелились.

Сами по себе?.. Нет, это было похоже на тот случай в горах, когда Таннер увидел, как труп чернохвостого оленя вздрогнул и задвигался, и лишь через несколько секунд заметил пуму, утаскивавшую его в кусты. Вот только здесь причина оказалась не такой прозаической, как падальщик. Зрелище было столь же зачаровывающим, сколь и отвратительным, потому что Таннер не мог поверить в то, что это происходит на самом деле.

В не успевшем рассеяться дыму он начал различать то, что заставляло трупы шевелиться — щупальца и усики, выползавшие из глубины. Они тревожили дымку, вытесняли дымку, сливались с дымкой. Они ощупывали и обволакивали, обвивали и окружали, и кормились. Чем усерднее они трудились, тем краснее становились, тем легче было их разглядеть, словно из ниоткуда проступала кровеносная система. Они пили, и переваривали, и утаскивали кости с собой во тьму. Они осушили стены камеры, после чего выползли наружу, чтобы очистить от крови пол и все щелочки и механизмы люка.

Таннер никогда не видел ничего настолько нечестивого.

Что до Аттилы, до Дезмонда, до Грегора и Эви — их безмолвное наблюдение он мог истолковать только как благоговение.

Щупальца делали свое дело не спеша, но в конце концов уползли обратно, и камера стала выглядеть достаточно чистой, чтобы в следующий раз жертвы ни о чем не смогли догадаться. Люк с лязгом захлопнулся, штурвал повернулся, и жадный до костей холод остался внутри.

Когда остальные ушли, Аттила задержался, глядя на пленника свысока. В какой-то момент Таннер соскользнул по прутьям на пол.