Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

Было так много причин не верить ей. Решить, что Бьянка нашла в Сети кучку двинутых, которые тратили жизнь на то, чтобы поддерживать заблуждения друг друга, и купилась на их бредни. Они дали ей ответы и были рады принять ее в свой круг. Сумасшествие, как и страдание, не любит одиночества.

Но я все равно ей поверила.

Правда, которую она отыскала для себя, была чудовищно логична, а это имело значение, поскольку я тоже была частью этой правды. Она обещала объяснить то, что преследовало меня большую часть жизни. Если зайти на середину реки, необязательно знать, где у нее исток, а где — устье, чтобы понять, что тебя подхватило течение.

Я бросила попытки выплыть на сушу. У меня никогда не получалось задержаться там надолго.

А теперь? Что сделано, то сделано. Назад пути нет. Теперь нам предстояло с этим жить и попытаться уйти от наказания, для начала избавившись от обременительного трупа. И похоже было, что заняться этим придется мне, потому что вскоре после того, как Грегг испустил последний вздох, Бьянка впала в такой глубокий ступор, что мне пришлось отвести ее в ванную, раздеть, вымыть и уложить в кровать…

Где она и провела следующие девятнадцать часов, глухая к призывам как этого, так и любого другого мира.

Она была так уязвима. Все мое сочувствие, все сострадание было направлено не на Грегга, а на маленькую девочку, которой когда-то была Бьянка, и на то существо, которым она была в своих воспоминаниях и которое теперь называла атавистом, жившее в каком-то другом мире и в каком-то другом теле — амфибии, рептилии или чего-то такого, чему в нашем мире аналога не было. Вероятно, если бы я смогла понаблюдать за одним из ее прежних сородичей, эта гибернация стала бы для меня понятной. Может, они засыпали после того, как расправлялись с добычей, и какая-то древняя часть Бьянки помнила об этом?

Или ей просто нужно было ненадолго отключиться и сбежать от действительности?

Время от времени я заглядывала к ней, садилась на кровать и нежно убирала с ее лица волосы. Была ли это любовь? Я не знала, мне просто казалось, что Бьянка сделала бы то же самое для меня.

Иногда я усаживалась рядом, сжимая в руке нож для хлеба. Он был способен не просто изменить ее семейное положение. Он мог покончить с ее жизнью и, может быть, привнести какой-то смысл в мою. Ведь я не просто должна была убивать такие формы жизни, как Бьянка, я должна была убивать их ради своего мира, верно?

Пока она спала, я прижимала кончик ножа к ее шее, смотрела, как под ним проминается кожа. Мне даже не обязательно было взмахивать им или ударять. Нужно было только обхватить рукоять обеими руками, навалиться на нее всем весом и наклониться вперед. Небольшое сопротивление — кожа прочна, — а потом хлоп — и дело сделано.

Но что должно было случиться потом? Вот в чем состоял главный вопрос.

Ты узнаешь, что рождена для этой цели, когда сделаешь это.

Ты узнаешь зачем, когда это случится.

Их кровь станет залогом твоего бессмертия.

Может, небо распахнется, даруя мне ответы? Или в меня закачают данные, которые позволят мне взглянуть на мир обновленными глазами? Но более вероятным казалось, что я так и останусь сидеть под бьющим из ее глотки горячим фонтаном, не получив никакой награды, в очередной раз сыграв роль послушной марионетки в руках высших сил.

В эти мгновения нерешительности я совершила немыслимое — начала чуть лучше понимать Уэйда Шейверса и задалась вопросом, не так ли он себя чувствовал, когда впервые убивал ребенка. Он наверняка долго боролся с этой тягой, прежде чем поддался ей. А когда поддался, это придало его жизни новый смысл.

Но — ради моего мира? Вы перестарались с рекламой, суки. Идите на хуй. Мой мир нравится мне больше, когда в нем есть Бьянка.

Так что все в порядке, подружка моя. Можешь спать сколько угодно, а я позабочусь о трупе.

Я собрала все кусочки Грегга, какие смогла найти — если уж пытаешься скрыть убийство, так не оставляй ухо валяться на заднем дворе, — и отложила, чтобы избавиться от них позже. Я раздела Грегга, перекатила на коврик, заволокла в ванную комнату, словно он был мебелью, и затащила в ванну. А потом взялась за столовую, как будто служанка — «Лизол» и хлорка, очень много «Лизола» и хлорки — и дважды запустила посудомоечную машину.

Но стоило мне вернуться к ставосьмидесятифунтовому мужику в ванне — и мне показалось, что он потребует командной работы. А на помощь в таком деле образцового старшего брата не позовешь.

Но я знала кое-кого, у кого были задатки.

Я не представляла, приходилось ли Аттиле когда-нибудь избавляться от тела — скорее всего нет, — но он мог обладать теоретическими знаниями и точно не струсил бы. Я раз пять или шесть набрала его номер и сбросила звонок, прежде чем торжествующе отложить телефон.

Аттиле необязательно было сюда приезжать.