Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

Но всему свое время. Пока что стояло утро, позолоченное светом холодного солнца, и на улицах было на удивление людно. В этот день заняты были все. Пройдя семь кварталов, Бейли встретила соседей и друзей, коллег-учителей из старшей школы, учеников бывших и учеников нынешних, а также приехавших в город фермеров, которых она, возможно, больше не увидит до следующего года.

Сегодня у каждого было дело к мертвецам — по крайней мере, так они считали.

А Бейли не могла не думать: кто из них умрет в следующем году и кто будет надеяться призвать их в следующем октябре?

На центральной площади оказалось не так много народу, как можно было бы ожидать; она была зеленой, крест-накрест пересеченной аллейками, сходившимися у фонтана в середине, и почти пустой. Больше подсолнухов, чем людей, больше кустов, чем гостей, сочная желтизна золотарника и целые клумбы очитка, чьи теснящиеся цветы напоминали ярко-красные порезы на земле.

Но одна фигура никуда отсюда не уходила, и если сейчас она обладала лишь иллюзией жизни и была не более подвижна, чем любая из скамеек, стоявших вдоль пешеходных дорожек, ночью все должно было измениться. Тьма напомнит людям, почему они не околачиваются поблизости, пока эта штуковина висит здесь в ожидании души.

Одежда и солома, голова из набитого джутового мешка, глаза-пуговицы, шов вместо рта и широкополая шляпа, удерживающая на месте волосы из конского хвоста. Пугало было привязано к грубо обтесанному деревянному кресту, стоявшему в сердце города, и выглядело так, будто заблудилось по пути на кукурузное поле и теперь привлекает к себе взгляды вместо того, чтобы пугать ворон… но даже сейчас казалось, что его можно оскорбить.

Приближаясь к кресту, Бейли стиснула руку Коди. Обычно он кривился и отдергивался, когда она пыталась это сделать. Но не сегодня.

Казалось, пугало ожидает их, склонив безвольную голову. Оно было слишком легким, чтобы висеть, точно измученный Христос на распятии; поза его казалась непринужденной, конечности из потертой джинсовой ткани лежали на перекладине, точно руки человека, который откинулся на спинку скамейки и, зевая, потягивается.

Они оставили свои подношения на бутылочно-зеленой траве перед пронзавшим землю шестом: поношенную фланелевую рубашку и обожаемую гоночную машинку. Эти предметы присоединились к прочим, оставленным другими руками: книге, явно любимой кем-то при жизни, и бейсбольной перчатке, и листу нотной бумаги, и привезенной с какой-то войны медали «Пурпурное сердце». Самым странным среди них был торт, покрытый не только глазурью, но и инеем, как будто до сегодняшнего утра он провел несколько месяцев в морозильнике, не разрезанный и не съеденный, потому что чей-то праздник обернулся трагедией прежде, чем дело дошло до блюдец и вилок.

Здесь собралось столько маленьких историй, и каждая из них была по-своему печальна.

Позже Бейли придется проверить, на месте ли рубашка и машинка. В этом была своя стратегия. Оставь подношение слишком рано — и ты лишь продлишь время искушения, увеличишь шансы того, что оно может исчезнуть. В этот день люди не всегда проявляли себя с лучшей стороны. Одинокие люди, осиротевшие люди, которые были не прочь лишить соседей шанса на воссоединение, если это означало, что их собственные шансы возрастут.

Но если ты оставишь подношение слишком поздно… никто не знал точно, когда именно эти кусочки прежних жизней начинали замечать.

Точно так же никто не знал точно, когда и как вообще возник этот обычай. Старейшие семьи города — Ральстоны и Гослинги, Ченновичи и Харрингтоны — хором заявляли, будто имеют к этому какое-то отношение, но их истории настолько плохо стыковались друг с другом, что в прошлом это приводило к дракам… и как минимум одна, по иронии судьбы, оказалась фатальной.

Но несомненным было то, что существовала эта традиция по меньшей мере сто шестьдесят два года, а то и дольше, с тех времен, когда земля, на которой они стояли, была общинным лугом, граничившим с кукурузным полем; о том, кому изначально принадлежало это поле, будут спорить вечно. Записи погибли задолго до начала двадцатого века, в пожаре, уничтожившем дом секретаря округа.

Быть может, причина была в самой земле? Или в том, что когда-то было сделано на ней или с ней и навсегда изменило дух этого места? Или это было как-то связано с людьми, с их корнями и кровью, и последовало бы за ними куда угодно, если бы весь Данхэвен снялся с места и перенесся куда-то еще? Жители города и его окрестностей — как минимум на восемнадцать миль вокруг — извлекали выгоду из этой традиции, если подобное, конечно, можно было назвать «выгодой», а многие утверждали, что нельзя. Что это вовсе не такое благословение, как считают люди.

Но это, судя по всему, никогда не мешало никому надеяться, что в этот раз ответят именно на его призыв.