Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

«Ты ведь понимаешь, что это была лишь разминка? Давай-ка не рассиживайся, потому что времени осталось мало».

* * *

Идея пришла Таннеру в голову с запозданием — Аттила уже собирался оставить его в одиночестве в этой адской темнице, где он только что наблюдал за смертью трех человек.

— Ты можешь открыть люк?

— Серьезно? — Аттила остановился у самой двери и нахмурился. — Зачем?

Таннер никогда еще не видел, чтобы у Аттилы возникали подозрения. Ему не из-за чего было становиться подозрительным. Он контролировал события с самого начала, даже когда это не было очевидным. Все происходило по его воле, в избранное им время.

Снова открыть люк? Это была единственная мелочь, которую он не мог понять.

— Я хочу туда заглянуть.

Аттила ухмыльнулся.

— Чтобы бездна заглянула в тебя? Ну надо же, старший братец. Я думал, ты не из таких.

— Слышал, наверное, — в окопах атеистов не бывает. — Таннер взялся за один из прутьев клетки и потряс его. — Я не первый заключенный, которого в тюрьме потянуло к религии.

— Формально ты мой гость. Но аргумент принят, хоть я и не верю тебе ни на секунду. Ты из тех, кому нужно знать своего врага, так что для тебя это разведка. Но… почему бы и нет?

Пересекая комнату, Аттила двигался с грациозностью большого мужчины, научившегося контролировать свою массу. Идеальная осанка, идеальное равновесие, поразительная легкость. До тех пор, пока он на тебя не напрыгнет. Эту ошибку дважды не повторить.

— Мне правда жаль, что в юные годы ты не попался на глаза правильным людям, — сказал он, проходя мимо. — Ты мог бы обрести силу, которая хоть чего-нибудь бы стоила.

— Ты так говоришь, словно тебя таким сделали. Я-то думал, ты родился сломанным.

— У нас с тобой, похоже, очень разный взгляд на то, что значит быть сломанным и целым. Но, опять же, я тебя понимаю. — Аттила взялся за штурвал люка. — Наставники замечают потенциал. Это их работа. Они не могут взрастить семя, которого нет, зато они могут повлиять на то, в какую сторону оно будет расти. «Дайте мне ребенка младше семи лет, и я сделаю из него человека» — эта фраза была уже стара, когда ее присвоили иезуиты.

Люк с лязганьем распахнулся вновь, открывая черную безжалостную пасть.

— Последняя возможность передумать. — Аттила на мгновение задержался рядом с ним. — Теплее тут не станет.

— Я на это и не надеялся.

— Тогда оставлю вас наедине. А если это такой хитрый способ покончить с собой посредством гипотермии, я буду в тебе очень разочарован. Но смогу оценить иронию.

Через несколько секунд он ушел, и Таннер остался в одиночестве впервые с тех пор, как оказался здесь. Но он не чувствовал, что он здесь один.

Теперь, когда в тоннеле за стеной не было ничего и никого, он мог лучше его рассмотреть. Увидеть больше пространства, больше деталей. Больше. Чем дольше Таннер вглядывался, тем меньше это походило на рукотворную постройку, скорее уж на что-то выращенное. В основе его лежал порядок, но были и неровности, и изъяны — как у дерева.

Прежде тоннель представлялся ему сделанной из угля глоткой, но теперь восприятие Таннера изменилось. Ему стало казаться, что стены устланы чешуйками, которые где-то накладывались друг на друга, а где-то топорщились — так выглядела бы вывернутая наизнанку кожа углеволоконной змеи. Если долго приглядываться, становилось заметно, что глотка медленно пульсирует, будто сглатывая призрачные остатки скормленных ей лакомств.

Если бы он смог прикоснуться к ней, то узнал бы гораздо больше.

Как далеко она уходит — вот что Таннеру хотелось выяснить больше всего. Тот звук, что раздался после взрыва, был звуком тоннеля, трубы́ времен каменного века, червем уходящей в недра земли. Откуда что-то подобное могло взяться здесь, посередине Денвера, Таннер не представлял.

Он смотрел, пока отверстие не стало напоминать ему огромный почерневший глаз.

От долгого нахождения рядом с ним реальность начинала потихоньку плыть. Может, дело было в холоде. Может — в остаточной головной боли от газа. А может, из самого отверстия исходили какие-то испарения, и у Таннера начинались галлюцинации. Расслабив глаза и позволив зрению расфокусироваться, он почувствовал, что находится на другом конце комнаты, в само́й глотке… и она уходила очень, очень глубоко. Он ощущал это в воздухе, в атмосфере. Возможно, она была длиной в несколько кварталов. Возможно, она была длиной во множество миль. Возможно, она ныряла вглубь. Возможно, она уклонялась на восток, к неосвоенным равнинам. Возможно, она поворачивала на запад и уходила под горы. Возможно, она была лишь одной из десятка тысяч.

Но, какой бы она ни была длинной, она должна была где-то заканчиваться — в месте, находившемся на Земле, но больше ей не принадлежавшем. В пузыре между измерениями. Червоточине, ведущей в пространство без времени, где нечто огромное затаилось, выжидая, в своем логове, в котором миллиард лет был неотличим от одного дня. Быть может, оно заползло туда несколько геологических эпох назад. Быть может, сама планета сформировалась вокруг него.