Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

У него? Это было очевидно. Но Дафна, похоже, мыслила масштабнее. Здесь все мыслили масштабнее.

— Для чего?

— Для всего. — Она показала ему чей-то телефон.

Как только Таннер осознал, на что смотрит, он понял, о чем она говорит. Она говорила о невообразимом. Они придут и покончат с этой бесполезной ебаной планеткой и создадут из ее праха что-то настоящее.

Вот только… они этого не сделали. Они потерпели поражение.

Он услышал стон и шорох, потом стук дерева о дерево. Аттила поднялся на локте и тянулся за спину, пытаясь ухватить рукоять топора.

— Лучше пусть торчит, где торчит, — сказал Таннер. — Он у тебя в почке. Я знаю, что тебе неприятно, но пока что это затычка. Выдерни ее — и никто из нас не сможет остановить кровь.

Судя по звуку, смеяться Аттиле было больно.

— С чего такая забота, старший братец?

— Последнее таинство. Не хочу, чтобы ты умер без причастия.

Таннер подковылял к нему, опираясь на второй топор как на импровизированную, чересчур короткую трость. Но у него все же получилось. Ему казалось важным сделать это без помощи Дафны, да и вообще он предпочел бы, чтобы она держалась в стороне. Если она думала, что скрывает, как больно ей видеть Аттилу в таком состоянии, — она ошибалась. Ее лицо никогда не было той маской, которой оно ей казалось.

Таннер выудил из нагрудного кармана три бесформенных и пожеванных куска плоти — те, что сумел достать из своего ведра. В первое мгновение они напоминали синюю фланель, потом стали похожи на его руку — рябая кожа, забрызганная кровью.

— Я хочу, чтобы ты узнал, что тебя обманули. Что тебя использовали. Что вся твоя уродская жизнь была ложью. — Голос Таннера с каждой минутой становился все более хриплым. Его протянутая ладонью вверх рука была на уровне глаз Аттилы. — Тебе правда стоит об этом узнать. Эти кусочки позволят тебе прикоснуться к источнику.

Аттила прищурился на его дары, разыгрывая непонимание, оттягивая время.

— И что это такое?

— Ты знаешь, откуда они, просто не можешь понять, как я их заполучил. Тебе всего лишь нужно их съесть.

Аттила не выглядел убежденным.

— А если я этого не сделаю?

Таннер приподнял топор:

— Тогда я отрублю тебе пальцы и накормлю тебя сам.

Лицо Аттилы как будто состояло исключительно из стиснутых зубов и струящегося пота.

— Топор в спине, конечно, у меня, но все равно, судя по твоему виду, у тебя будут с этим проблемы.

— Ему помогут. — Дафна все-таки встала рядом с ним.

Прежде чем Таннер успел бросить куски на пол, Дафна выхватила один из его руки и убрала в карман кардигана. Таннер умоляюще посмотрел на нее и замотал головой. «Нет. Пожалуйста, не надо. Ты не знаешь, где они побывали, и это еще не самое страшное».

Но он никогда не мог ни в чем ее убедить. Она должна была узнать сама. Она всегда должна была все узнать сама.

Аттила все же решил умереть, будучи при пальцах. Он прожевал куски, и проглотил их, и постарался сохранить невозмутимый вид. Но не смог.

Таннер уселся на пол рядом с ним. Подниматься ему предстояло с огромными муками.

— Знаешь, что меня бесит больше всего? — спросил он. — На самом деле ты все это время работал против того, чего хотел добиться, потому что ты идиот… но ты все равно получишь половину того, о чем мечтал. Просто из праха ничего не создадут. Потому что праха тоже не останется.

Ни берега моря, ни волн студеных. Ни тверди снизу, ни неба сверху. Только бездна.

Аттила слышал Таннера, но не мог сосредоточиться на нем; его зрение разделилось между двумя мирами, и каждый был по-своему жесток.

— Я тебя знаю. Если не будет воссоздания, тебе хватит и разрушения. И оно уже началось. Но будь я проклят, если позволю тебе его увидеть.

Таннер перевернул топор в облезающих руках. Для почки шип на его обухе был губителен; от глаз он не оставил вообще ничего.

* * *

Прежде я об этом не задумывалась, а сердце мое и так уже разрывалось из-за того, что происходило у меня на глазах, но когда задумалась — мне стало в десять раз хуже.

Несмотря на то, что он всегда заботился обо мне; несмотря на то, что он, как мог, пытался искупить проступок, который в тот день мог совершить любой двенадцатилетний мальчишка; несмотря на то, что он изо всех сил старался заслужить мое прощение, хоть я и говорила ему, что в этом нет нужды, ведь я с самого начала не винила его в случившемся… Таннер никогда ни о чем меня не просил. Ни разу.

Так что единственной его просьбой, когда-либо обращенной ко мне, оказалась вот эта:

— Отвези меня домой, — сказал он. — Мне нужно, чтобы ты отвезла меня домой.

Он ослаб и истекал кровью, он постепенно распадался, разрушался изнутри. Я не представляла себе, как он собирается ехать. До его дома было миль двадцать, но я понадеялась, что если у меня получится довести Таннера до машины, то и остаток пути мы одолеем.