Непостижимая Шанель

Поспешно вернувшись в Париж, она сделала для Миси то, что никогда прежде не делала ни для одного мужчины, ни для одной женщины и что никогда больше не сделает ни для кого. Она вошла в комнату, где лежала покойница. Оказавшись там, она смиренно проделала привычные профессиональные обязанности: одевала, наряжала, прихорашивала. Это же и было ее делом, не правда ли, этому она была обязана своим существованием, только этому? Она одела Мисю, причесала ее, нарядила, чтобы придать ей тот облик, который Мисе был бы приятен. Габриэль долго разглаживала отворот простыни тем машинальным жестом, что остался у нее после долгих лет работы, когда она, бывало, убирала дефекты ткани, разглаживала их умелой рукой. Ничто в этом обряде ее не пугало. Поправить край подушки, взбить валик, придать мягкость складкам покрывала? Профессиональные движения… Ужас состоял в том, что она делала для Миси мертвой то, что столько раз делала для Миси живой. Ужас состоял в том, что она больше не одевала Мисю, а принаряжала смерть.

Когда все было проверено до мельчайших деталей, когда она решила, что не может больше сделать ничего, чтобы что-то от прошлого, что-то от той неистовой и прекрасной женщины, какой была Мися, сохранилось, тогда Габриэль встала у кровати своей подруги, как стоят на краю ночи.

* * *

В июне 1951 года Шелленберг был освобожден. Скромно одетый, по-прежнему вежливый, но похудевший и похожий больше на молодого адвоката без практики, чем на веселого и «самого молодого из шефов» СС, которым он некогда был, Шелленберг искал убежища в Швейцарии с поддельным паспортом и, оказавшись там, сразу же известил Габриэль. Он был без средств, она ему помогла. Это было опрометчиво, но еще опрометчивее было бы ничего не сделать: Шелленберг был исполнен решимости написать мемуары. Едва он приехал в Швейцарию, первой его заботой стали контакты с различными литературными агентами, которые могли бы найти ему издателя.

В то время нарасхват шли дневники, посмертные исповеди, переписка, малейшие записи соратников Гитлера или свидетелей его падения. Были они мертвы, живы, в тюрьме или в бегах — неважно, главное, чтобы их свидетельства существовали. Поэтому в любителях, явившихся к Шелленбергу, недостатка не было. Он принял их, не делая больше никакой тайны, не скрывая ни своей подлинной личности, ни дружбы, которую выказывала по отношению к нему Габриэль. Так, он принял всех, кто интересовался его проектом, давая, быть может, больше обещаний, чем следовало бы, и даже намекнув агенту, который показал себя наиболее предприимчивым, что готов уступить ему часть своих прав.

Но прежде, чем он успел подписать контракт, швейцарская полиция попросила его немедленно покинуть страну. Серьезная неприятность. Шелленберг перенес ее лучше, чем можно было ожидать. Еще больше, чем у Шанель, вне бытие приняло у него характер навязчивой идеи. Он, вне игры? Раз его изгоняют, значит, он существует, не так ли? Значит, его боятся. Тогда как в Италии… Он нашел приют в Палленце, на берегу Лаго-Маджоре, в доме, все расходы по которому несла Габриэль[144]. И там Шелленберг познал худшее для шпиона унижение: за ним перестали следить. Он, глава немецкой разведки, он, молодой и красивый Шелленберг, ставший эсэсовцем из любви к форме, больше никого не интересовал, даже местную полицию. Он погрузился в меланхолию. Здоровье его ухудшалось. Виза в Мадрид, полученная без малейших трудностей, лишила поездку всей прелести. И тем не менее с каким сладострастием он думал о тысяче предполагаемых трудностей, которые могли бы возникнуть и помешать ему поехать туда, чтобы заключить мир с его старым врагом, Отто Скорцени[145]. Примирение произошло спокойно. Казалось, что все относились к Шелленбергу только как к мирному туристу. Какая насмешка…

В это время в Швейцарии Габриэль переживала из-за него неприятные сюрпризы. Агент, которому Шелленберг подал самые большие надежды, оказался мошенником. Он довольно быстро установил, что между Шелленбергом и Габриэль Шанель существовала связь. Он использовал свое открытие, чтобы «позорно шантажировать» ее, и потребовал в обмен за свое молчание «крупную сумму денег» (из письма Ирен Шелленберг Т. Момму). Сумма была ему выплачена. По-прежнему ей надо было кому-то платить, чье-то молчание покупать. Неужели до конца жизни ей придется избегать ловушек?

31 марта 1952 года в одной из туринских клиник умер Шелленберг. Ему было сорок два года. Исчез главный свидетель операции «Шляпа». Что это значило для Габриэль? Мрак наконец окутал самый компрометирующий эпизод ее жизни. Веры не было в живых, Шелленберга тоже. Она знала, что ей нечего бояться со стороны Вериного мужа, тому было известно все, но он никогда не опустился бы до того, чтобы проронить хоть слово.

Оставался Теодор Момм. Само собой, в том, что касалось Момма, она знала, что беспокоиться нечего. Он был нем как могила. Он скорее бы умер, чем дал бы повод для самого невинного вопроса.

У Габриэль не раз был случай порадоваться этому.