Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

— И впрямь шустрый! Прошеньице сперва надобно написать, книжицы надобно перечислить, какие хотите получить…

— А чем я прошение напишу? Пальцем на стене?

— Сейчас принесу… Эх, и беда ж с этими политиками. Через несколько минут он вернулся с чернильницей и гимназической «вставочкой», привязанной к чернильнице длинной суровой ниткой.

— Пишите, что вам требуется. Три книжки можете заказать, — сказал надзиратель, подавая бумагу и бланки с грифом «Секретно», которые и требовалось заполнить.

Смидович остановился на «Спартаке» Джованьоли («Это для души»), последней работе Сеченова и «Истории материализма» Ланге.

— Фамилии подписывать не велено, — сказал надзиратель и, перехватив недоуменный взгляд Смидовича, пояснил: — Вас и так найдут по номеру. Все вы тут под номерами числитесь.

Смидович не знал фамилии этого надзирателя и мысленно дал ему кличку Длинный. Длинный позволял себе больше, чем другие, он мог без надобности зайти в камеру и спросить, не нужно ли чего, или сказать, какая сегодня погода. Смидович решил, что с этим человеком надо бы сойтись поближе, ведь не все же в тюрьме мерзавцы.

На следующий день произошло событие, которое немало скрасило тюремное существование Смидовича. Около восьми часов утра послышался подобострастный голос Длинного: «Здравия желаем!» Значит, явился помощник начальника тюрьмы, который всегда приходил рано. Через некоторое время снизу начали поступать лаконичные команды: «Пятьдесят второго в контору!», «Приготовить к прогулке шестого!», «Цирюльника в шестнадцатую, быстро!»

Потом раздались три свистка снизу: начальство вызывало надзирателя шестого этажа. Смидович уже привык к таким сигналам, заменявшим тюремщикам русский язык. Вслед за свистком он обычно слышал шаги по гулкому полу и каждый раз ждал, не затихнут ли они возле его камеры. А это могло случиться, если он понадобится кому–то из тюремного начальства, или в другом случае, куда более приятном — например, при получении письма, которого, впрочем, он и не ждал вовсе, но которое — чем черт не шутит! — все же могло прийти.

На этот раз шаги замерли точно напротив его камеры, щелкнул замок, и вошел надзиратель, тот самый, с опущенными усами, который в день ареста отводил Смидовича в камеру.

— Куртуа! Сойтить вниз для свидания с невестой, — объявил Усатый.

Это было очень радостно, но совершенно непонятно. Что за невеста? Откуда она взялась?.. В суматохе трудной жизни, которую вел Смидович на воле, ему было не до женитьбы. И вдруг — невеста. В том, что это какая–нибудь курсистка, сочувствующая революционному движению, Смидович не сомневался. «Скорее всего Таня», — подумал он, шагая впереди надзирателя.

— Не торопиться, Куртуа, идтить помедленней, — командовал Усатый.

Они спустились на первый этаж и вошли в приемный зал, перегороженный высокой металлической решеткой. По ту сторону ее ждали свидания сразу несколько человек, жадно вглядывались в каждого, кто появлялся из тюремной двери. Смидович тоже во все глаза смотрел на пришедших с воли, ведь надо было среди них узнать собственную «невесту» или что–то сделать, чтобы «невеста» угадала своего жениха.

— Эдуард! — услышал он негромкий, радостный голосок.

Ему махала рукой та девушка, с которой он сидел рядом на именинах в вечер перед арестом.

— Валюша! — живо отозвался Смидович.

— О политике не разговаривать, о деле не разговаривать, — пробубнил старший надзиратель, ходивший вдоль решетки.

Смидович подбежал к Вале, возбужденный и радостный.

— Спасибо, что ты пришла! — Он пожал протянутую между железными прутьями маленькую руку девушки. Валя чуть подалась к нему разрумяненным с мороза лицом, встала на цыпочки, и они звонко и весело поцеловались.

— Ну что там у нас? Как ты? — Смидович не выпускал ее руку из своей. Он почувствовал нежность к этой, по сути дела, совершенно незнакомой девушке, которая, выполняя поручение, пришла к нему, чтобы передать что–то важное, а может быть, и просто немного скрасить нелегкое тюремное одиночество.

— У нас все в порядке, — ответила Валя. — Николай Петрович тебе кланяется, он здоров, чего и тебе желает.

Смидович радостно улыбнулся. Николаем Петровичем в целях конспирации подпольщики называли Петербургский комитет партии. Смидович не мог и не стал расспрашивать Валю, откуда ей это известно и кто поручил передать эти сведения. Было достаточно и того, что он услышал: организация не разгромлена и там помнят о нем, знают о его аресте и, может быть, даже что–то предпринимают, чтобы помочь ему.

Прильнув к решетке, Валя продолжала щебетать о каких–то домашних делах, но в этот разговор, в пустяшную с виду болтовню она умудрялась вкрапливать любопытные сведения о «родственниках»: кто из них живет на старой квартире, а кто переехал. Имена «родственников» Смидовичу были знакомы, и не составляло большого труда догадаться, что «живущие на старой квартире» остались на свободе, а «переехавших» постигла та же участь, что и его.

— Я тебе денег принесла, двадцать один рубль, — сказала Валя. — В контору отдала, тебе передадут.

— Вот это да! Откуда? — спросил он обрадованно.