Непредвиденное путешествие

С началом спуска как будто прошла усталость. Мы с Налем почти сбежали в верховья ущелья, где талые воды снежников сливались в небольшой ручеек, и споро пошли вдоль него. Стемнело. Приняв притоки из боковых ущелий, ручеек смотрелся уже небольшой речкой, с шумом катившейся по возрастающей крутизне. Большие и малые камни сплошь покрывали дно ущелья. То один, то другой берег речки оказывался непроходимым, приходилось брести через ледяную воду или прыгать по мокрым камням, едва различимым в темноте. Наль уже не выбирал дороги и понуро брел следом.

Прошел час, второй. Я ждал, что ущелье вот-вот распахнется и за очередным его поворотом откроется темная долина Сарезского озера и станет виден отсвет лагерного костра. Или светлячки фонариков в руках товарищей, которые наверняка беспокоются и вышли меня встречать. Поворот сменялся поворотом, но ущелье оставалось все таким же тесным и угрюмым. Было почему-то неловко нарушать покой ночи, но я дал сигнальный выстрел. Грохот прокатился по ущелью, долго затихал вдали, но ответа не было. Вдобавок стреляная гильза мертво застряла в патроннике и карабин вышел из строя. Вскоре путь преградила снежная арка, под которую с ревом уходил поток. Ничего похожего вблизи нашего лагеря быть не могло. Стало очевидным, что я заблудился.

Идти обратно не было сил. Из камней я сложил заслон от холодного ветра, расчистил небольшую ямку и лег. Усталая и голодная собака прижалась ко мне и тут же заснула. Я же не мог сомкнуть глаз. Только в высокогорье приходит такая страшная усталость, когда неспособен уснуть, не хочется есть и нет сил даже переменить неловкую позу. Беспокойные мысли крутились в голове. Я вспоминал весь свой путь и не мог понять, как сумел заплутаться. Угнетала и мысль о товарищах – им тоже предстояла тревожная ночь, в горах пропал человек. Никто не мог знать, где я очутился. Стоит оступиться и повредить ногу, выбраться отсюда будет невозможно. Впервые пришло в голову, что ненавистная инструкция по технике безопасности в горах не столь бесполезна, как казалось раньше.

Время шло томительно медленно. Лоскут ночного неба, видимый со дна ущелья, беспрестанно пересекали сияющие полосы метеоритов. Иногда со склонов начинали катиться камни, все ближе и ближе, возможно ночной зверь проходил по осыпи. Ворчал проснувшийся Наль, рука машинально тянулась к бесполезному карабину. Но все смолкало, только речка продолжала свой шумливый бег.

Разгоряченный ходьбой, я сперва не почувствовал, как упала температура. Холод скоро напомнил о себе и без труда пробрался под легкую одежду. Развести огонь было не из чего, кругом громоздились одни камни. Чтобы немного согреться, я сунул под штормовку дремлющего Наля и передвигал эту живую грелку с места на место. Ныли замерзшие ноги, мокрые ботинки и брюки заледенели. Наконец, холод стал нестерпимым, пришлось подниматься.

Я медленно побрел назад, вверх по течению речки. Все мелкие ручейки и лужи сковало морозом. Звонко трещал под ногами лед, встречный ветер обжигал лицо и руки, задувал под куртку. Из-за склона показалась луна. При подъеме местность казалась иной, чем при спуске вниз по ущелью. Речка не раз делилась на два одинаковых потока и было не понять, вдоль которого из них идти дальше. В лунном свете выступали причудливых очертаний скалы и камни, не запомнившиеся по пути сюда. Я стал подозревать, что в темноте опять сбился с дороги. Снова поворачивать назад? Угроза блуждать по теснинам ручьев в поисках выхода приводила меня в отчаяние.

Немного успокоил меня череп верблюда, смутно белевший в рассветных сумерках. Его мертвый оскал показался желанней дружеской улыбки. Этот приметный череп, бог знает как попавший сюда, я запомнил с вечера, когда спускался вниз по ручью.

Быстро светало. Когда я поднялся до верховьев ручья и выбрался на гребень, первые лучи солнца вырвались из-за дальних вершин.

И тотчас все кругом переменилось. Тени ночи быстро спускались в ущелья, засинело серое небо, склоны гор окрасились в лиловые, оранжевые, нежно-розовые тона. Впервые я видел, как на короткие минуты восхода исчезает дневная однотонность Памира, и горы предстают во всем великолепии цвета. Эти краски я узнал впоследствии на гималайских пейзажах Николая Рериха: художник ведал секретом утренней красоты гор.

Единственный раз я встретил рождение дня над крышей мира. Должен сознаться, что торжественность момента и холодное великолепие красок тогда меня не волновали. Глаза как бы фотографировали окружающее без участия сознания, «проявление» же этих кадров произошло позднее. В тот момент восход солнца означал для меня скорый конец жестокого утреннего мороза. Со светом прошли и ночные страхи – я узнал место, на котором очутился. Внизу еще спала в тени вчерашняя зеленая долина. Верховья двух похожих ущелий с текущими по их дну ручьями расходились по другую сторону гребня. Из одного из них я сейчас вышел. Другое поворачивало туда, где виднелись знакомые очертания вздымавшихся над Сарезом вершин и должен был находиться наш лагерь. Я перепутал их в сумерках.