Непрерывность

Ф е к л а. Спустя много лет я понял, что не потерял Раю в те два часа, а просто не нашел ее раньше. После освобождения Одессы мы объяснились и разошлись. Я уехал в Москву, учился, но не потянул, бросил и стал работать, как когда-то, портным. В тридцатом году я женился на тихой, ласковой девушке, которая подарила мне троих детей. Мы вместе и рядом прошли все непростые дороги нашей жизни. И всегда верили, что все пройденное — не напрасно, потому что по тем же дорогам, пусть впереди, но по тем же, шли и они… (кивает на остальных), друзья.

Б о р и с. В двадцать четвертом в Москве мы с Раей соединили свои жизни. А уже через полгода она впервые уехала. Я не знал — куда, на сколько, я ждал и верил, что она вернется. Иначе быть не могло — ведь она платила по счету, выставленному ребятами. Она приезжала и уезжала вновь, и опять я не знал — куда и на сколько. В тридцать пятом мне присвоили докторскую степень, в сороковом я стал членом-корреспондентом Академии наук, в сорок первом ушел в народное ополчение; в сорок пятом в Берлине встретил Раю, встретил на концерте под открытым небом — солдатам играли Гайдна.

Р а я. Группа, которую дал тогда под мое начало Борис, взяла Мишку поздно вечером того же дня прямо из-за столика одного кафе на берегу моря. Там же, на берегу, ему был зачитан приговор. Он страшно и грязно ругался и все время угрожал нам местью своих дружков. Видимо, он не верил, что все происходящее — всерьез. Но когда Мишка понял, что именно сейчас я выстрелю, он закричал. Его крик — всю жизнь во мне. Как ни странно, это не преследовало меня, не угнетало — напротив. В самые трудные минуты, в Австрии, в Испании, в Германии, в самых критических ситуациях этот безумный животный вопль оживал во мне, и я себе говорила: ты борешься против людей, у которых настолько ничего нет за душой, что они не умеют даже умереть достойно.

П и р о к с. Когда десятого апреля тысяча девятьсот сорок четвертого года войска Третьего Украинского фронта освободили Одессу, и мы, участники боев, ехали по улицам моей юности, клянусь — не вру: я, генерал, у которого за спиной было три года войны и столько всякого другого, плакал, как пацан-неумытыш. На другой день я пошел на Молдаванку. Дома, где жили Мотя, Алеша и Павел, не было, сгорел. А где-то рядом кто-то играл музыку. Я зашел в соседний двор, там в комнате у открытого окошка стоял чудный хлопец лет двенадцати, белобрысый, худой, как чума, и пиликал на скрипке.

На протяжении всей предыдущей сцены Рая не выпускает из рук скрипки, машинально ее поглаживая. Сейчас она попадает пальцем под гриф и вдруг извлекает оттуда еще одну записочку.

Р а я. Смотрите… Здесь еще что-то… (Разворачивает записку, читает.) «Дорогие мои, родные! Очень прошу вас — сохраните скрипку. И никогда не плачьте о нас. Умирают только люди. Музыка живет вечно. Павел…»

Может быть, здесь, в наступившей тишине, должна запеть скрипка? О чем? О том, наверное, о чем каждый из нас говорит с высоким и чистым небом, однажды оставшись с ним наедине…

В ЧЕТЫРЕХ КИЛОМЕТРАХ ОТ ВОЙНЫ Драма в двух частях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

К и р и л л  З а х а р о в и ч  Б е л о к о н ь — 54 лет.

З и н а и д а  Т и м о ф е е в н а — его жена, 46 лет.

Т а н я — его дочь, 17 лет.

С е р а ф и м а  Т и м о ф е е в н а — сестра Зинаиды, 49 лет.

И в а н  Т р о ф и м о в и ч  Т е р е х о в — старшина, 29 лет.

П р о х о р  Ф о м и ч  Щ е р б и н а — ефрейтор, 54 года.

Н и н а  Б л а г о в а — санинструктор, 20 лет.

Н и к о л а й  П у з и к — 20 лет.

То, о чем мы расскажем, происходило в последних числах мая — начале июня 1942 года на Северо-Западном фронте. Здесь, в самом центре России, посреди дремучих лесов и мертвых болот, где раскиданы были десятки маленьких, оторванных друг от друга деревушек, в надолго затянувшемся, изнурительном противостоянии упорствовали две армии. Фронт был, но он словно бы растекался посреди этих зыбучих топей, теряя выраженную четкость и меняя географию порой по нескольку раз за день. Какая-то кочка посреди болота, на которой и окоп-то настоящий нельзя было толком отрыть, потому что его тотчас заливало водой, становилась вдруг объектом кровопролитной схватки. Все было аморфно, неопределенно и потому особенно яростно. Там, где вчера были немцы, завтра могли оказаться наши, и, наоборот, в тыл к нашим неожиданно могло просочиться какое-то подразделение гитлеровцев.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ