Непрерывность

Школа на краю деревни. Точнее, даже не на краю, а в стороне, у дороги, над рекой, у ее излучины. Вокруг синева леса, за школой и влево, насколько видно, вишневый сад. Перед нами класс — с партами, доской, картой на стене и всем прочим, чему положено быть в классе. Окна выходят в сад и на дорогу. Раннее утро, около четырех часов. Солнце взошло и потянуло кверху туман. Из-за школы, оттуда, где жилые помещения, выходит  З и н а и д а  Т и м о ф е е в н а — худая, сутулящаяся, в темном платье с белым кружевным воротником. Подходит к воротам, глядит на дорогу.

З и н а и д а. Куда она подевалась?.. Каждый день что-нибудь. Пришла война — отворяй ворота. Маня!.. Манечка!.. Все теперь нервные. Манюша!.. Все войной взвинченные, даже Маня. А Сима ругаться будет… Хорошо бы заиметь домашнего гнома. Не стало бы проблем… (Поворачивается к саду, мгновение стоит, замерев и прижав руки к груди, — видимо, в экстазе.) Господи! Чудо какое!.. Все-таки дожила… Дождалась, что ты зацвел! Милый мой, родной сад!.. (Кидается к деревьям, целует, обнимает цветущие ветви.) О мой милый, мой нежный, прекрасный сад!.. Моя жизнь, моя молодость, счастье мое!.. (Точно заново оценив только что сказанное.) Как это верно… Удивительно… (Кричит.) Кирилл! Таня! Сима! Сима-а! Скорее! Сюда!..

Появляется, на ходу вытирая о передник руки, С е р а ф и м а. Следом вбегает  Б е л о к о н ь. Во взволнованной поспешности его появления есть некое противоречие с корректностью его костюма — он одет полностью и даже при галстуке.

С е р а ф и м а. Что такое, Зина? Я только хлеб поставила. Что слу…

Б е л о к о н ь (почти одновременно с Серафимой). Что? Что произошло? Таня?!

З и н а и д а (скорее всего не слыша их, раскинув руки). Дожили… Еще раз… (Плачет, оглядывается на подошедших.) Вы видите?..

Б е л о к о н ь (по какой-то внутренней инерции, почти рефлекторно). О мой милый, мой нежный, прекрасный сад!..

З и н а и д а (захлебнувшись от удивления и благодарности). Моя жизнь, моя молодость, счастье мое! Представляешь, я тоже только что вспоминала это. И ты помнишь…

С е р а ф и м а. Ты еще удивляешься? Даже я помню. Двадцать с лишним лет каждую весну мы слышим, как ты цитируешь Раневскую. Немудрено запомнить.

З и н а и д а. Зачем так, Сима?.. Ты же знаешь — мне это больно.

С е р а ф и м а. Между прочим, моя дорогая, четыре часа или около того. Разумеется, чувствительность в это время обостряется, но все же лучше б ты пошла и подоила Маньку. Уму непостижимо! Тут встаешь утром и не знаешь, на каком ты свете: пришли немцы, не пришли немцы, есть фронт, нет фронта, живы мы или… А эта с вишнями своими!

З и н а и д а. Кирилл, объясни ей. Я так и знала.

Б е л о к о н ь (вынув из кармана часы и взглянув). Да…

З и н а и д а. Я даже подумала — заиметь бы домашнего гнома.

С е р а ф и м а. Зачем?

З и н а и д а. Тогда исчезли бы проблемы.

С е р а ф и м а. И возникли бы новые проблемы. С твоим гномом… (Зябко передернув плечами.) Туман… Как тихо сегодня… Что за жизнь — все плохо! Стрельба — плохо. Тихо — уже думаешь: к чему бы это? Не стряслось ли чего?

Б е л о к о н ь. Тихо… А в тишине… шевелится, ползет, живет, умирает… на болотах…

З и н а и д а. Что-нибудь… Кирилл, что-нибудь случилось? У тебя что-нибудь болит?

Б е л о к о н ь. Как червяки…

З и н а и д а. В самом деле, Кирилл… Что у тебя, сердце?

Б е л о к о н ь. Да… (Помолчав.) Нет… Нет, Зина, не сердце… Не обращай внимания.

С е р а ф и м а. Не понимаю… Что-нибудь новое?

Б е л о к о н ь (взглянув на часы). Без пяти четыре. Вы бы занялись чем-нибудь, что ли… не знаю…

З и н а и д а. Господи! Да я только разглядела — галстук и прочее… Ты что, не ложился?