Непридуманные истории, или Монастырские встречи — 2

— Девчата, оставьте Ивана в покое! Что за глупые шутки! Товарищу помощь нужна, а вы?! — раздался строгий голос звеньевой. И девчата посерьёзнели, захлопотали, поставили чайник, нарезали хлеб. Горячий сладкий чай, два ломтика хлеба, овсяная каша резко повысили моё настроение. Голова перестала кружиться. И домой я вернулся вполне нормально.

Через несколько дней подобный обморок повторился. И кто-то из звена рассказал о случившемся нашему лектору Вотинову. Он был уже в годах. В конце рабочего дня через старосту позвал он меня к себе и попросил помочь ему донести до квартиры книги из библиотеки. Я только потом понял, что это было просто предлогом. Дома он накормил меня ужином. И эти провожания повторялись три вечера подряд, пока он не уехал в Москву. За ужином Вотинов рассказывал о себе, о своей семье: жене, детишках. О том, как трудно было ему учиться, но он всё-таки окончил государственный университет. Рассказывал о том, с какими замечательными профессорами и преподавателями общался за время учёбы.

Эти короткие встречи помогли мне и поддержали не только физически. Они зажгли меня неистребимым желанием получить высшее образование. Мне всегда очень нравилось узнавать новое, много читать. А теперь безумно захотелось учиться дальше. Поздно вечером я проводил Вотинова до вокзала. Несколько дней нормального питания давали о себе знать, и я легко нёс его тяжёлый чемодан, поигрывая мускулами, забрал ещё и его рюкзак. Помахав рукой вслед тронувшемуся вагону, я дал себе слово, что буду терпеть голод, но получу высшее образование. И смогу быть полезен моим ученикам, как по-настоящему образованный человек Вот такие мысли и мечты были у меня в ту пору.

После этого голодать мне уже не пришлось. На второй день после отъезда Вотинова я получил от моего старого любимого учителя Андрея Панкрато- вича посылку. В ней было около двух килограммов сухарей, а на дне — плотно прижатая огромная подушка. На коробке значился адрес: г. Молотов (так в те годы называлась Пермь). Подушку на базаре я выменял на большую буханку хлеба и благополучно смог закончить курсы.

Прощались мы с однокашниками как старые друзья. Расставаться было очень жалко. На выпускном вечере звучали напутствия преподавателей, наши благодарственные слова. Я получил удостоверение преподавателя истории и обществоведения. Храню до сих пор эту бумагу, доставшуюся мне ценой немалых усилий.

Трудный год

1933 год был очень трудным для нашей семьи. Мне исполнилось двадцать лет. Вот сейчас, вспоминая те времена, я думаю, как удалось мне вообще стать учителем, даже расти по карьерной лестнице? Ведь я всегда был верующим человеком, никогда не скрывал свою веру в Бога. Не старался стать комсомольским активистом, не лез вперёд. Думаю, такая была воля Божия обо мне. Не дорос я до исповедничества или мученичества за веру, но, с другой стороны, видимо, Господь промышлял, чтобы детей не одни атеисты учили и воспитывали. Святой покров я чувствовал над собой с детства.

Да и потом... Я женился на дочери репрессированного священника. По тем временам это было опасно для моей дальнейшей работы по профессии: меня могли уволить с волчьим билетом. Даже для самой жизни опасно! Но я же полюбил эту девушку! И не видел никакой вины её отца в том, что он был священником. Наоборот, я очень почитал священнослужителей. Даже писал отцу моей невесты перед свадьбой, испрашивая благословения на наш брак. И он дал нам это благословение, как выяснилось позже, перед самым арестом и мученической смертью. Господь чудом хранил меня. Но события вокруг ускоряли свой бег, в воздухе витала опасность и тревога. Закрыли, разогнали приходы в Малой и Большой Соснове, причём церковь в Большой Соснове, красавицу, разобрали по кирпичику. Эти кирпичи (умели же раньше их делать!) были использованы для строительства льнозавода и для кладки школьных печей. Иконы раздали верующим как подарок от двадцатки, так называлось правление храма, состоявшее из старосты, помощника старосты, казначея и других преданных церкви людей. Образа разбирали с плачем. Настроение у людей было похоронное.

Церковь нашу закрыли и разрушили под предлогом того, что не было у прихожан денег на ремонт храма и на содержание священника. Но причина эта была надуманной: просто священника, его семью и храм обложили совершенно нереальными, непосильными налогами.

Мой отец всегда говорил правду. Был он тружеником и человеком бесстрашным. Он высказывался против закрытия храма, и его арестовали. Посадили в тюрьму по линии НКВД, обвинив в религиозной агитации и религиозной проповеди.

С того момента доход нашей семьи состоял только из моей зарплаты и маминых трудодней. За работу в колхозе не давали зарплату, а делали отметки «палочки» в записной книжке учётчика. «На трудодни» выдавали хлеб, причём не килограммы, а сотни граммов. Я постоянно посылал маме деньги и взял к себе жить брата Мишу. Были ещё младшие: Аня и Витенька. Сестрёнка Лиза поступила учиться в льнотехникум и получала стипендию. В общем, выживали потихоньку.